Колыма

– Там во дворе росло дерево. Мы играли под ним. Детский дом находился неподалеку от Ленинграда, но не в городе, а в деревне. Это – то самое место, с деревом во дворе? Это туда вы отдали своего сына?

Раиса ответила:

– Да. – Она подошла к Малышу. – Что тебе рассказывали в детском доме о твоих родителях?

– Что они умерли. Вы всегда были для меня мертвой.

Зоя решительно заключила:

– Здесь не о чем больше говорить.

Она взяла Малыша за руку, отвела его в угол и усадила. Раиса со Львом остались стоять у окна. Лев не спешил задавать вопросы. Он ждал, чтобы Раиса обдумала все и заговорила первой. Наконец она прошептала, отвернувшись так, чтобы Малыш не видел ее лица:

– Лев, я отдала своего ребенка. Это самый большой грех из всех, какие я совершила в своей жизни. Я никогда не рассказывала об этом тебе. И никому другому не рассказывала. Мне не хотелось говорить об этом, хотя я вспоминаю о том, что случилось, почти каждый день.

Лев помолчал, затем спросил:

– А Малыш?..

Раиса заговорила еле слышным шепотом.

– Фраерша сказала правду. Там действительно случилась эпидемия тифа. Многие дети умерли. Но, когда я вернулась в детский дом, мой сын был еще жив. Однако он умирал и уже не узнавал меня. Он не знал, кто я такая, но я все равно оставалась рядом с ним до тех пор, пока он не умер. Я говорила тебе правду. Я своими руками похоронила его, Лев. Малыш – не мой сын.

Раиса обхватила себя руками, словно ей стало зябко, и погрузилась в воспоминания. Перебирая череду минувших событий, она принялась рассуждать вслух:

– Должно быть, Фраерша приезжала в детский дом в поисках моего сына в 1953 или 1954 году, сразу после своего освобождения. Сохранившиеся записи наверняка пребывали в беспорядке, так что она никак не могла узнать, что на самом деле сталось с моим сыном. Она и не подозревала, что я была рядом с ним, когда он умирал. Она нашла другого ребенка, почти ровесника: не исключено, что она уже тогда собиралась использовать его против меня. Хотя она могла действительно полюбить Малыша. А может, не стала прибегать к этому трюку, опасаясь, что я ей не поверю.

– Значит, это может быть не более чем отчаянная попытка причинить боль нам?

– И ему.

Лев ненадолго задумался.

– Тогда почему не сказать Малышу правду? Ведь Фраерша и с ним играет в кошки-мышки.

– И как ты себе это представляешь? А вдруг он примет мои слова близко к сердцу? Вдруг он решит, что я отказываюсь от него во второй раз и лишь выдумываю несуществующие причины, по которым он не может быть моим сыном? Лев, если он хочет, чтобы я полюбила его, если он ищет мать…

* * *

Со свойственным ей черным юмором Фраерша велела подать им одну, зато огромную тарелку с горячим гуляшом. Им ничего не оставалось, кроме как усесться вокруг нее, подобрав ноги, и есть вместе. Поначалу Зоя отказалась присоединиться к остальным и села в сторонке. Однако гуляш быстро остывал, а поскольку есть его можно было только горячим, ей пришлось поневоле придвинуться ближе, и она присоединилась к общей трапезе под стук вилок, которыми они жадно цепляли куски мяса и овощей. Малыш заметил:

– Зоя говорила, что вы учительница.

Раиса кивнула.

– Я не умею ни читать, ни писать. Но хочу научиться.

– Я могу помочь тебе, если хочешь.

Зоя энергично затрясла головой, полностью игнорируя Раису и обращаясь к Малышу:

– Я сама научу тебя. Она нам не нужна.

Тарелка с гуляшом почти опустела. Скоро они доедят все и разойдутся по своим углам. Пользуясь моментом, Лев сказал Зое:

– Елена хочет, чтобы ты вернулась домой.

Зоя перестала есть, но не произнесла ни слова. Лев продолжал:

– Я не хочу расстраивать тебя. Елена тебя любит. Она хочет, чтобы ты вернулась домой.

Лев не стал углубляться в подробности, слегка приукрасив правду.

Зоя встала, уронила вилку и отошла в сторону. Она долго стояла так, глядя в стену, а потом легла на постель в углу, повернувшись спиной к остальным. Малыш последовал за ней и сел рядом, положив ей руку на плечо.

* * *

Лев проснулся от холода. Было раннее утро. Они с Раисой спали, прижавшись друг к другу, у одной стены, а Малыш с Зоей – у другой. Вчера Фраерша не приходила к ним, и еду им принес венгр-повстанец. Лев заметил кое-какие перемены: в квартире воцарилась непривычная, почти торжественная тишина. Пьяных криков и радостных воплей больше не было слышно.

Встав, он подошел к маленькому окну и протер запотевшее стекло. На улице шел снег. То, что должно было подчеркнуть умиротворение, наконец-то опустившееся на город, оттеняя его чистоту и непорочность, лишь усилило беспокойство, снедавшее Льва. Он нигде не видел детей, играющих в снежки. В освобожденном городе шел первый снег, но он не вызывал восторга и ликования. На улицах не было ни души.

4 ноября

Где-то высоко в небе над домом родился высокий вой, перешедший в громоподобный рев. Над ними промчался реактивный самолет. Лев резко сел на постели. В комнате было темно. Рядом моментально проснулась Раиса и спросила:

– Что это?