Колыма

– Потому что Хрущев солгал. Он хотел, чтобы люди прочли его. Он пожелал, чтобы люди узнали о том, что он был первым, кто сказал: «Я виноват, простите меня». Он вошел в историю как первый человек, выступивший с критикой Сталина и оставшийся в живых. Примечание о том, что доклад не будет напечатан, стало уступкой тем, кто возражал против доклада. Разумеется, эта оговорка не имеет смысла в контексте повсеместного его распространения.

– Хрущев сам состоялся как руководитель при Сталине.

Панин улыбнулся.

– Мы ведь все виновны, правда? И он чувствует это. Он признает свою вину, пусть и с оговорками. В некотором смысле, его речь – нечто вроде отречения от прошлого. Сталин плохой, а я хороший. Я прав, а они ошибаются.

– Николай, я, все мы превратились в людей, которых он призывает ненавидеть. Он делает из нас чудовищ.

– Или же показывает всему миру, какие мы на самом деле чудовища. И я не исключаю себя из этого списка, Лев. Это касается всех, кто находился при власти, всех, благодаря кому система работала бесперебойно. Мы говорим сейчас не о списке из пяти имен[10]. Мы говорим о миллионах людей, которые или совершали преступления, или молчаливо соглашались с ними. Вы никогда не думали о том, что число виновных может превысить количество тех, кто невиновен? Что невиновные могут оказаться в меньшинстве?

Лев взглянул на офицеров КГБ, осматривавших тела дочерей.

– Людей, которые прислали доклад Николаю, необходимо найти и задержать.

– У вас есть какие-нибудь ниточки?

Лев раскрыл свой блокнот и достал из него сложенный вчетверо листок бумаги, отпечатанный на строкоотливном станке в типографии Москвина.

«…Эйхе под пытками…»

Пока Панин рассматривал его, Лев вынул страницу из экземпляра доклада, подброшенного Николаю. Он ткнул пальцем в строку: «…Эйхе под пытками понуждали подписывать заранее составленные следователями протоколы допросов…»

Заметив, что три слова совпадают, Панин осведомился:

– Откуда взялся этот листок?

– Из строкоотливного станка, на котором работал человек по имени Сурен Москвин, вышедший в отставку сотрудник МГБ. Я уверен, что речь передали и ему. Его сын утверждает, что отцу было официально поручено отпечатать десять тысяч экземпляров, но я не нашел никаких подтверждений этому. Я не верю в то, что такое распоряжение вообще было отдано: это ложь. Ему сказали, что это – государственный заказ, а потом вручили доклад. Он работал всю ночь, набирая печатные формы. Дойдя до этих слов, он решил покончить жизнь самоубийством. Ему передали речь, заранее зная, какое действие она на него окажет, точно так же, как подбросили ее Николаю и мне. Вчера Николай рассказал мне о том, что ему присылают фотографии людей, которых он арестовал. Москвину также угрожали снимками людей, с которыми он контактировал.

Лев вынул из кармана подправленное издание работы Ленина и показал Панину сделанное при аресте фото, вклеенное в книгу вместо снимка самого Владимира Ильича.

– Я уверен, что нас троих – Сурена, Николая и меня – связывает один человек, очевидно, недавно освободившийся из заключения, родственник… – Лев помолчал, прежде чем закончить предложение, – жертвы.

В разговор вмешался Тимур:

– Скольких людей ты арестовал, когда служил в МГБ?

Лев задумался. Случалось, он арестовывал людей целыми семьями, по шесть человек за ночь.

– За три года… Несколько сотен.

Тимур не сумел скрыть удивления. Цифра производила впечатление. Панин заметил:

– И вы полагаете, что это преступник рассылает фотографии?

– Они не боятся нас. Больше не боятся. Это мы теперь боимся их.

Панин хлопнул в ладоши, призывая своих офицеров ко вниманию.

– Обыщите квартиру. Мы ищем стопку фотографий.

Лев добавил:

– Николай наверняка хорошенько спрятал их. Его семья не должна была найти их ни в коем случае. Он был агентом, так что умел прятать вещи и хорошо знал, в каких местах их будут искать в первую очередь.

Тщательный обыск каждой комнаты в роскошной квартире Николая, которую он с любовью обустраивал долгие годы, продолжался два часа. Для того чтобы заглянуть под кровати и вскрыть доски пола, тела убитых дочерей и жены перенесли в центр гостиной, завернув в постельное белье. Вспороли матрасы и разломали ящики шкафов, но обнаружить фотографии так и не смогли.