Колыма

— Что бы ты ни говорила, это не изменит нашего отношения к Зое.

Фраерша парировала с насмешливой искренностью:

— Похоже, это действительно правда. Что бы Зоя ни вытворяла, даже когда держала нож над вашей кроватью, даже когда убежала, притворившись мертвой, вы по-прежнему верите, что когда-нибудь она полюбит вас. Вас обуял сентиментальный романтизм. Но ты права: мне больше нечего сказать. Впрочем, я хочу добавить кое-что, что может изменить твое отношение к Малышу.

Она выдержала точно рассчитанную паузу.

— Раиса, он — твой сын.

Тот же день

Лев ждал, что Раиса попросту рассмеется Фраерше в лицо. Во время Великой Отечественной войны она родила сына, но тот умер. Когда же Раиса все-таки заговорила, голос ее прозвучал едва слышным шепотом:

— Мой сын мертв.

Фраерша повернулась ко Льву, самодовольная обладательница чужих тайн, и заговорила, размахивая в такт ножом:

— Раиса родила мальчика. Он был зачат во время войны, когда солдат вознаграждали за то, что они рискуют своими жизнями, позволяя им брать то, что им хочется. Вот они и взяли ее, причем неоднократно, произведя на свет внебрачного сына Советской Армии.

Раиса ответила невыразительным и едва слышным голосом, но он не дрогнул и не сорвался:

— Мне все равно, кто оказался его отцом. Ребенок был моим. Клянусь, я любила бы его всем сердцем, несмотря на то что он был зачат самым чудовищным образом.

— Если не считать того, что ты оставила своего ребенка в детском доме.

— Я была больна и не имела крыши над головой. Не имела вообще ничего. Я была не в состоянии прокормить даже себя.

Раиса избегала смотреть Малышу в глаза. Фраерша же с отвращением покачала головой.

— Я никогда бы не отдала своего ребенка, в каких бы отчаянных жизненных обстоятельствах ни оказалась. Им пришлось отнять у меня сына, пока я спала.

Казалось, силы оставили Раису, и у нее не было желания оправдываться.

— Я дала себе клятву вернуться. Как только я окрепну, как только закончится война и как только у меня появится свой дом.

— Когда ты вернулась в приют, тебе сообщили, что твой сын умер. И ты, как дурочка, поверила. Тиф, сказали тебе?

— Да.

— Поскольку у меня есть некоторый опыт в обращении с детскими домами, я знала, что тамошнее руководство никогда не говорит правду, и потому решила перепроверить их историю. Эпидемия тифа действительно погубила очень многих детей. Однако многие и спаслись, сбежав оттуда. Этих беглецов сочли мертвыми и записали соответственно. Дети, сбежавшие из детских домов, часто становятся карманниками на вокзалах.

Слушая, как его прошлое рушится на глазах, Малыш впервые открыл рот.

— Значит, когда я украл у тебя деньги, тогда, на вокзале…

Фраерша кивнула.

— Я искала тебя. Я хотела, чтобы ты поверил, будто мы встретились случайно. Я планировала использовать тебя, чтобы отомстить женщине, полюбившей мужчину, которого я ненавидела. Однако со временем я привязалась к тебе и стала относиться как к сыну. Мне пришлось изменить свои планы. Я решила оставить тебя при себе. Точно так же я привязалась и к Зое, тоже решив, что она станет моей. Но вы оба сегодня наплевали на мою любовь. При первой же провокации ты бросился на меня с ножом. А правда состоит в том, что, откажись ты поднять на меня руку, я отпустила бы вас обоих на все четыре стороны.

Фраерша направилась к выходу, но в дверях остановилась и обратилась ко Льву:

— Ты всегда хотел иметь семью, Лев. Что ж, теперь она у тебя есть. Радуйся, если сможешь. Жизнь отомстила тебе куда более жестоко, чем смогла бы я.

Тот же день

Раиса повернулась лицом к остальным. Перед ней стоял Малыш, руки и грудь которого покрывали татуировки. Он отчаянно старался сохранить невозмутимость, опасаясь как равнодушия, так и отрицания с ее стороны. Первой заговорила Зоя:

— Даже если он — твой сын, это не имеет никакого значения. Потому что на самом деле это не так, он больше не твой сын, потому что ты отказалась от него, а это значит, что ты перестала быть его матерью. И я не твоя дочь. Нам больше не о чем говорить. Мы — не одна семья и никогда не были ею.

Малыш коснулся ее руки. Зоя истолковала его жест как упрек.

— Но она — не твоя мать. — Девочка готова была расплакаться. — Мы все еще можем убежать отсюда.

Малыш кивнул.

— Ничего не изменилось.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Малыш шагнул к Раисе, упрямо глядя себе под ноги.

— Мне все равно. Но я хочу знать правду.

Он вел себя совершенно по-детски, старательно делая вид, будто ее ответ не имеет для него никакого значения. Не дожидаясь, пока Раиса заговорит, он добавил:

— В детском доме меня сначала называли Феликсом. Но потом мне придумали эту кличку. Они давали новые имена всем, чтобы легче было их запоминать. Так что своего настоящего имени я не знаю. — Малыш принялся загибать пальцы. — Мне четырнадцать лет. Или тринадцать. Я не знаю, когда родился. Ладно, так я ваш сын или нет?

Раиса спросила:

— Что ты помнишь о своем детском доме?