Колымские рассказы

Действительно, пресловутая волчица была труслива, как хорек, и убегала от последней собаки, проходившей мимо нее, не говоря о людях. Это не мешало колымским жителям питать к ней и ее хозяину суеверный страх. Они считала Ястребова шаманом и утверждали, что он приручил волчицу какими-то таинственными чарами и теперь раз’езжает на ней каждую ночь по окрестным болотам.

— Я слышал, что вашу волчицу хотят отравить! — приставал Кранц.

— Пусть попробуют! — буркнул Ястребов, принимаясь мыть сковородку при помощи пучка свежей травы, мало-по-малу окрасившей ее в красивую зеленую краску.

Лицо его насупилось еще больше. Несмотря на все грехи волчицы, он не мог выносить, чтобы посторонние люди вмешивались в его отношения к ней.

Он опять вернулся к костру и уже собирался жарить мясо, но Кранц, взявший на себя роль распорядителя, предупредил его.

— Вы, что же это, хотите приготовить мясо под зеленым соусом? — засмеялся он. — Смотрите, господа! Он весь сок из травы оставил на сковородке. Так нельзя!

— Правда! — поддержала его Марья Николаевна. — Давайте лучше на рожнах!

Ястребов послушно принялся строгать длинные и тонкие палочки и нанизывать на них маленькие кусочки мяса. Рыбковский, ходивший по берегу, возвратился с букетом, составленным из красивых белых и розовых цветочков кипрея с небольшими плотными темнозелеными листочками, перемешанных с мелкими бледноголубыми колокольчиками и маленькими белыми звездочками буквиц.

— Ах, какая прелесть! — воскликнула Марья Николаевна. — Где это вы набрали?

— Тут много! — ответил Рыбковский, отдавая букет. — После чаю пойдем собирать, я вам покажу. Я знаю место, где растут незабудки, настоящие незабудки, как у нас на полях.

Ястребов снял с рожна последние куски зарумянившегося жаркого. Сложив все жаркое на большую железную тарелку, он поставил ее на ковер перед Марьей Николаевной, но вместо того, чтобы усесться рядом со всеми, повернулся и неторопливо отправился по тропинке, уходившей в лес.

— Куда вы? — кликнула Марья Николаевна.

— На охоту! — отвечал Ястребов, не оборачиваясь и продолжая свой дуть.

— Стойте, стойте! — кричала Марья Николаевна, видя, что его высокая фигура готова скрыться между кустами. — Вы разве не будете есть с нами?

— Что еда? — донеслось уж из кустов. — Сами ешьте!

Ястребов с юности поставил себе правилом поступать не так, как другие люди, и мало-по-малу до такой степени привык выбирать своеобразный способ действий, что теперь ему трудно было подойти под общий уровень даже в самых ничтожных пустяках. Он ел, одевался и спал иначе, чем люди, которые составляли его общество. В каждом отдельном случае он как будто задавал себе вопрос: «Как поступил бы на моем месте обыкновенный средний человек?» — и поступал как раз наоборот. Логики в его поступках не было. Весною, когда чай дешевле, он вдруг отказывался от чаю, а осенью, напротив, платил до рублю за четверть кирпича и выпивал его в два приема. В февральские сорокаградусные морозы он ходил на охоту без теплой шапки и рукавиц, а летом, напротив, надевал меховую шапку. Он никогда не читал книг и не держал свечей в своей избушке и долгие зимние ночи просиживал один в четырех стенах, повидимому, не тяготясь одиночеством и не прибегая даже ко сну, чтобы скоротать время. Впрочем, он не чуждался и общества товарищей, но имел обыкновение покидать его так же неожиданно, как он сделал это теперь.

Однако другие мало обратили внимания на его уход. Они уселись на траве вокруг ковра и дружно уничтожали привезенные припасы.

— Хороши французы! — сказал Ратинович, прожевывая кусок.

Рыбковский поднял голову как боевой конь, почуявший запах пороха.

Почта пришла с неделю тому назад и принесла ворох газет и журналов. Они успели уже по десяти раз поспорить о каждом предмете, но не могли наспориться досыта. Это были люди различных мировоззрений, и словесные препирательства между ними иногда разрешались довольно крупными стычками. Они так увлекались, что нередко, в пылу желания одолеть противника, менялись ролями, и один защищал, а другой опровергал совсем несоответственно своей «программе».

— Хороши французы! — повторил Ратинович, беря еще кусок жаркого. — Мужчины колотят женщин палками и по их телам пробираются к выходу.

Он говорил об известном парижском пожаре в улице Жана Гужона.

— Это все буржуазия, — прохрипел Броцкий, — правящие классы.

— Я о них именно и говорю, — подтвердил Ратинович, — однако, какое беспримерное падение Франции…

— Не в том дело, — сказал Рыбковский, нахмурившись, — тут есть другая сторона, важнее…

— Какая? — задорно спросил Ратинович.

— Как болезненно задевает за нервы эта катастрофа, — продолжал Рыбковский, — из всех трагических происшествий последнего времени это самое трагичное…

Ратинович хотел возразить, но Рыбковский успел опередить его.

— Это пустое, что буржуазия! — торопливо говорил он. — Пустое даже, что французы. Не в том дело! Это ведь люди, наконец, просто люди!

— Ну так что же? — успел вставить Ратинович.