Колымские рассказы

Когда промышленники снова вытащили невод на берег, из молочного тумана на реке внезапно вынырнула лодка и, разгоняемая сильными ударами весел, далеко проскочила вперед по прибрежному мелководью. Новые промышленники вышли на берег. Их было трое: старик и две женщины. Они были одеты в такие же странные, полукожаные, полумеховые одежды; только на женщинах поверх кожаных штанов, заправленных в высокие сапоги с мягкой подошвой, были еще короткие синие юбки, высоко подобранные и подвязанные веревкой пониже пояса. Старик был маленький, безбородый, с тусклыми глазами и растрепанными седыми волосами, вылезавшими из-под платка, повязанного по-бабьи, по обычаю туземных жителей. За щекой у него была табачная жвачка, и он постоянно цыркал, обнажая беззубые десны и разбрасывая направо и налево тоненькие струйки черной слюны. У одной из его спутниц было широкое темное лицо, похожее на измятую лепешку, и плоская длинная фигура, как будто вырезанная из доски. Другая была моложе и больше походила на женщину. Ее лицо, тоже круглое и смуглое, напоминало цыганку и не без кокетства выглядывало из-под алого платочка, подвязанного под подбородком.

— С пйомусйом, Иййя Осипович! (С промыслом, Илья Осипович!) — сказала она, делая ударение на «о» и приветливо улыбаясь Барскому, который относил в это время в лодку десяток крупных рыб, поддев их под жабры пальцами обеих рук, по рыбе на каждый палец. Товарищи его возились над укладыванием невода в лодку.

— Спасибо! — ответил Барский, взмахивая руками и сбрасывая добычу на дно лодки со всех десяти пальцев.

Ему тоже было приятно видеть эту смуглую девушку, лицо которой было постоянно весело, а маленькие, но крепкие руки могли поспорить в управлении веслами с любым мужчиной.

— Каково пйомушйяйи? (Каково промышляли?) — спросила девушка. Сюсюкающие звуки местного наречия звучали в ее устах мягко, как детский лепет.

— Хорошо! — ответил Барский не без некоторой гордости, поворачиваясь к берегу и указывая на кучу рыбы, лежавшей поодаль.

Она была так велика, что старая белая палатка, брошенная сверху, не покрывала всего, и крайние рыбы выкатывались вон, к великому удовольствию чаек, которые назойливо вертелись кругом и успели выклевать глаза нескольким, подальше откатившимся максунам.

— Слава бог! — сказал старик, подходя к чужой лодке и заглядывая внутрь, чтобы определить удачливость последней тони. — Еды много! Рыба, еда!..

— Еда! — повторил Барский, продолжая разглядывать кучу на берегу.

Припадок ночного малодушия по поводу Неаполя и цитронов отошел куда-то далеко, и он чувствовал себя в настоящую минуту таким же непосредственным сыном природы, как и стоявшие перед ним туземцы. Он ясно читал простые и бесхитростные побуждения, наполнявшие душу этого старика и девушки, и ощущал, что и в его душе навстречу им поднимаются такие же простые и сильные чувства.

— Не половишь, не поешь! — сказал старик, приводя один из любимых местных афоризмов.

Гуревич, покончив работу у лодки, подошел к группе и достал из кармана кисет с махоркой и лоскут газетной бумаги, собираясь свернуть собачью ножку.

— Очень просто, — продолжал старик. — Еда — беда! Голодом насидишься.

Барский и Гуревич переглянулись. Их называли в среднерецкой компании «рыбными патриотами», и они, действительно, любили эту жизнь на промысле именно за ее первобытную простоту. Даже в забытом полярном городишке, который лежал на пятьдесят верст от заимки и в котором собралось вместе несколько десятков молодых людей, вообще не знавших, что с собой делать, — жизнь была уже гораздо сложнее и пред’являла вопросы, на которые не всегда можно было найти ответ. Там шли споры о преимуществах физического и умственного труда, о необходимости сохранять свою культурность, о культурном воздействии на туземцев и о взаимной меновой стоимости привезенных с собой товаров и местных продуктов, которую приходилось определять по произволу, за отсутствием всяких законов обмена. Здесь, на тоне, не было ни туземцев, ни пришельцев, здесь для всех была одна нива и одна цель — рыба, вертлявая и живая, норовившая ускользнуть прямо из рук, и нужно было напрягать все внимание, чтобы победить ее проворство и нежелание попасть в котел. Эта борьба с природой была так первобытна, что труд, необходимый для нее, превратился в азартную страсть, заражавшую даже собак, бродивших без привязи по берегу и не без успеха пытавшихся хватать зубами сельдятку в мелкой воде.

Небо совсем просветлело, но мороз еще не ослабел, и обледенелые одежды промышленников попрежнему стояли коробом. Молчаливый суб’ект, немного замешкавшийся у лодки, вышел на берег и, подняв ивовую корзину, лежавшую на песке, направился к рыбной куче. Барский поспешил к нему на помощь с коромыслом в руках. Началась деятельная нагрузка лодки, но рыбы было так много, что вся она не могла поместиться.

— Придется еще раз с’ездить! — сказал Барский довольны голосом.