Колымский котлован. Из записок гидростроителя

— А нам и на бюллетене неплохо.

— Правильно, товарищ интендант, еще прошу.

Гена еще раз проворачивает рукоятку. Мотор затрясся, набирает обороты. Гена трясет Славке руку.

— Ну, я пойду погрею свою ласточку, а ты, Гена, много воздуху не давай, ладно?

Славка прячет багрово-красные руки и трусит вдоль поезда. Я иду за Славкой. Из-под тяжеловеса вылезает Поярков, разгибается, преграждает дорогу.

— Антон, натяжные тросы оборвало. Надрывы в косынках заварим, а что делать с тягами? Думай, Антон.

— Пока варите.

— Нет, ты скажи, что делать с тросами? Или будем день ходить, вздыхать вокруг да около, а ночью корячиться на перевал.

— У тебя есть предложения?

— Есть.

— Говори.

— Ты со сварщиками и слесарями оставайся, вари, думай, а мы поедем в столовку, горячего похлебать надо.

— Надо — поезжайте.

Из-за спины Василия Николай Зотов встревает в разговор:

— Вначале накормить надо, а потом заставлять работать.

— Можешь ехать, никто не держит.

— Да я так, к слову, — отрабатывает задний ход Зотов.

— Что уж там пятиться, сказал — добейся.

Водители садятся в фургон, а Зотов берет сварочный держатель. После обеда подруливает на фургоне Гена. У нас уже все готово, подварили водила, подтянули гайки.

— Ну как вас там накормили?

— Нормально кормят, — объясняет Гена, — раньше на пятерку, до реформы, раз обедал, теперь на эти деньги два раза ем.

Славка сует мне в руки сверток.

— Блинчики, дед, те-епленькие, с пылу. Поешь, — и бежит к своей машине.

Гена выкладывает ребятам завтрак, а его уже торопят стопорить встречные машины. Смазку в мостах и редукторах схватило на морозе, и мы не можем сдвинуться с места. Берем с раскачкой машин. Взад-вперед, взад-вперед. Наконец тронулись. Резина на дисках как колодки, никакой эластичности. Сытой гусеницей ползет поезд. Немного проехали, и колеса обмякли. Мягче пошла «Колымага». Я хватаюсь за поручни и на ходу подсаживаюсь к Славке.

— Нарушаем, товарищ дорогой, — подражает Славка Талипу. — На чистый вода вытаскивать будем…

— Извините, товарищ механик.

— Чтобы это было предпоследний раз…

День, казалось, только еще начался, а уже пошел на закат. Солнце так из-за гор и не вылезло, только и осветило дальние верхушки гольцов. Так и осталась в распадках нетронутой глубокая синева.

Тащимся ущельями, и клык гольца, разрастаясь; то справа, то слева выходит. К перевалу подошли, когда уже начало смеркаться. Навстречу нам высыпали из домиков дорожники, обступили встречные шоферы.

— Не-е, не возьмет… Шибко большой поезд. Три тягача «Колымага», а перевал крутой. Не возьмет. — Знатоки пророчили нам провал.

А Василий Андреевич бодрится.

— Вот эту горушку. Нам бы в деревню такую, вот бы покатали девок. Помню, бывало, ребятня сани заволокет на горку, а оттуда куча мала — потеха на все дворы… Только голые зады сверкают, без штанов ведь ходили.

— Ну ты наскажешь, дядя Вася.

— А че наскажешь, правда! У парнишек длинные рубахи, у девок — юбки. Это сейчас рейтузы и всякая прочая сбруя, а у нас этого не было…

— А это даже лучше, — ржут ребята.

— Ну вот что, братцы, делу время, потехе час. Брать перевал с ходу, но смотреть в оба.

— Что неясного. Ясное дело, дед. — Ребята расходятся.

На подъеме три «гитары» — три поворота, три загогулины. Третья самая верхняя, самая крутая. Там стоит памятник: металлическая тумбочка со звездой. Снизу смотреть — маленький треугольник, вписанный в безбрежное пространство неба. Звезды отсюда не видно, только извивается серая полоса дороги. С одной стороны ее обрыв, с другой — стена, и на этой стене цепко держатся реденькие лиственницы, не успевшие за короткое лето распрямиться, отогреться, передохнуть.

Поезд с ходу берет правый уступ, а дальше все замедляет ход, слабеет и останавливается, не дотянув до «гитары». Машины храпят глушителями, шлифуют перевал, но, обессилев, сползают вниз. Под колеса кидают чурбаки — разные «закуски». Резина исходит паром, дымят шины, а «Стратеги» все шлифуют перевал — и так час, другой, третий…

— Не вписывается! — как астматик, кричит Гена.

— Вижу, что не вписывается, не слепой, ты бы попроворнее песку…

— А толку? Отполировали, отшлифовали, заласкали колесами.

Глянцево блестят черные полосы. Смотреться можно.

— Мил человек? — тянет меня за полу кто-то. Оглянулся — мужичок, невысок, неширок. — Смотри, сколько за вами собралось машин, — он показывает рукой вниз.

За нашей «Колымагой» тянется хвост — глазом не окинешь.

— Может, эту силу привлечь?

— Не вместимся мы тут, отец. Тяги у нас своей хватает — спасибо на добром слове.

— Тогда надо бы пропустить транспорт, на што людей томить, пусть бегут пользу приносить государству — я так полагаю.

Что-то в этом человеке неотразимо убедительное, логика железная, что ли? Даю команду отступить — сойти на исходную.

— Подсолим песочком дорожку, иссечем зализы, ну уж тогда не робей, — наставляет мужичок. Он оказался хозяином перевала.

Пока пропускали встречный транспорт, ребята ходили вокруг «Колымаги», обмеряли ее сотый раз. Славка даже сбегал на перевал и вымерял его шагами. Получилось, что поезд не впишется в кривун. Что делать? Все присмирели. Стоят, смолят папиросами.