Колымский котлован. Из записок гидростроителя

— Не могу тобой рисковать, парень, не имею права, были бы шлемы…

— Принеси одеяло, — шепнул я Талипу, — и захвати веревку.

Талип принес суконное одеяло. Его тут же раскроили на ленты. Я обмотал шею, голову, лицо, оставил только глаза. Взял веревку.

— Ну что же, — сказал командир, — попробуем, убедитесь сами.

Мы забрались с сигнальщиком на пикет и помахали оттуда. Вертолет зашел над нами, а когда анкер приблизился и коснулся земли, вертолета не стало видно. Я почувствовал, что меня прожигает мороз сквозь ватник. Немеет тело. В снежном вихре едва подобрался к такелажнику. Мы ухватились за «свечу», силясь направить опору в створ. Вертолет, трепеща каждой жилкой, держит опору. Дрожь передается по «свече».

— Пятьсот, четыреста, триста сантиметров. Левее, левее, — просит сигнальщик в ларингофон. Мы наваливаемся, но и нам не хватает силы завести стойку за сваю.

И вертолет уносит опять с собой опору. Я бегу на площадку.

— Есть предложение, — говорю командиру. — Подайте опору не вертикально, а с наклоном в сторону горы. Мы ее тогда удержим в створе, совместим первые пары стоек со сваями, засверлим, схватим на болт, и когда вы опустите опору, перестроим, возьмем за траверсу, и вы поднимете анкер как на шарнире. Тогда мы сможем вторую пару стоек схватить хомутами.

— Мысль правильная, — поддержал командир, — но понадобится для этой операции четыре человека…

— Разрешите мне, — сказал Нельсон, и взял у Талипа ленту от одеяла.

Я обернулся: кого бы еще взять? Димка стоит уже закутанный. Его придирчиво осматривает Талип.

— Мы готовы, — говорю командиру, — только хорошенько прицельтесь, попадите на сваи…

— В том-то и дело, — отвечает командир, — что как только входим в эту снежную кашу, теряем, ориентир, полагаемся целиком на сигнальщика. Сейчас дозаправимся и попробуем еще разок.

Пока заправляли вертолет, мы заволокли на пикеты стяжные болты, хомуты, подключили и занесли дрель. С замирающим сердцем следили, как вертолет поднял опору, зашел на круг, прицелился и завис над пикетом и стал снижаться. Мы в восемь рук направляем опору в створ. Сигнальщик считает миллиметры, — когда первые стойки совместились со сваями и анкер успокоился, Димка включил дрель. Мы с Нельсоном помогаем, поддерживаем дрель, приготовили болт. Я натягиваю Димке повыше повязку. Димка просверлил за одну проходку стойку и сваю, мы вгоняем болт и подбираемся к другой паре стоек и тоже просверливаем отверстие, прошиваем болтом. Сигнальщик подает команду — «майна». Мы сползаем по откосу. Вертолет прижимается к земле. Как только опора распласталась, легла на землю и трос ослаб, такелажник перенес трос, застропил опору за верхнюю траверсу — и вертолет стал набирать высоту. Пошла за ним и опора, описывая дугу на шарнире. Ей никуда не деться. И мы снова плаваем в снежной метели и чувствуем, как отдаляется вертолет, ослабевают снежные потоки. И как только анкерная опора встает вертикально, вторые стойки совмещаются со сваями, хватаем их хомутами и накручиваем гайки.

Подъем анкера — две минуты, а вся операция длилась десять, но нам кажется гораздо дольше… Еще десять долгих минут, и на другом берегу взметнулась тоже анкерная опора. Летчики вышли из вертолета взмокшие, как из бани… Анюй взят. Переправа застолблена…

Отпуск

Славка возился с вездеходом и напевал о журавлях.

Андрейка сидел в кабине — дергал за рычаги и отчаянно рычал. Так рычал, что было слышно Талипу. Талип на бревне около вагончика чистил картошку. Клубни, прихваченные морозом, сочились светлой жидкостью. Талип брезгливо бросил в ведро с водой картофелину, воткнул в бревно нож, встал и подошел к вездеходу.

— Андрейка, охто журавлиная болезнь, знаешь? — спросил он.

Андрейка перестал рычать и высунулся из кабины.

— Не знаю, дядя Талип. А она заразная?

— Заразнай, шибко даже заразнай… — ответил Талип и посмотрел на Славку.

— Не слушай его, Андрюха, — пропел Славка, заправляя из бочонка коричневым солидолом шприц.

— Смотри, шплинт, раньше этот водитель Славка заливал в бортовые жидкий нигрол, теперь густую смазку набивает и то и дело пялит глаза на небо — это и есть журавлиный болезнь.

— Не забивай пацану мозги, иди чисть картошку, а то парни придут, схлопочешь по шее.

Андрей поднял голову.

— Смотрите! — радостно закричал он. — Смотрите, во-он дядя Слава!

Славка выпустил из рук шприц, запрокинул голову, не мигая смотрел, смотрел. Небесная синь резала, сосала глаза до тех пор, пока черный крест не слился с далеко отодвинутым от земли небом.

Андрей перевел взгляд на Славку и вздохнул.

— У тебя журавлиная боль, да?

Андрей спрыгнул с вездехода, подергал меня за штанину;

— Дед, а дед? Заболел я. Честно. Журавлиной болью, — с грустью сказал пацан.

— Ну, ступай. Вредно смотреть на солнце.

Андрей целыми днями возился на дворе, строил плотины, каналы, бродил по лужам, сосал ледяшки и, с ног до головы мокрый, возвращался уже в сумерках. Если не загнать, то и про ужин забудет.

— Сорванца этакой, — ворчал Талип, стаскивая промокшую обувку, — вот скажу деду. Совсем от рук отбился!