Колыванский муж

Возвращаюсь к порядку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Все это произошло радением кузины Авроры, в которой, бог ее знает, какое биение пульса и какое кровообращение. Глядя на нее, иногда можно зафантазироваться над теориями метапсихоза и подумать, что в ней живет душа какой-то тевтобургской векши. Прыг туда, прыг сюда! Ей все нипочем. У нас так долго живут в общении с немцами и так мало знают характеры немецких женщин. То есть, я говорю, знают только одну заурядность. У этой же все горит: одна рука строит, другая - ломает, а первая уже опять возводит что-то заново. Ходит по залу с своею скрипкою и все фуги, и фуги... Всем надоела! Случилась надобность ее о чем-то спросить. Вхожу и спрашиваю. Видит - и ни слова не отвечает: идет прямо, прямо на меня, как лунатик, и вырабатывает свою фугу. Пришлось то же самое во второй раз - и опять результат тот же самый. Зато в третий раз нечто совсем особенное: шла, шла, играла, вела фугу, и вдруг у самого моего уха струна хлоп - и завизжала по грифу.

- Лопнуло терпение! - говорю.

- Да! - отвечает. - Когда же вы, наконец, соберетесь?

- Что?

- Сделать Лине предложение!

- Я?! делать предложение!.. Лине!!!

- Да, я думаю, - вы, а не я, и никто другой за вас.

- Да вы вспомните, что вы это говорите! - О, я все помню и все знаю.

- Разве я смею думать... разве я стою внимания Лины!

- Говоря по совести, как надо между друзьями, конечно, нет, но... произошла роковая неосторожность: мы, сентиментальные немки, мы иногда бываем излишне чувствительны к человеческому несчастию... Если вы честный человек, в чем я не сомневаюсь, вы должны уехать из этого города или... я ведь вам не позволю, чтобы Лина страдала. Она вас любит, и поэтому вы ее стоите. А я вас спрашиваю: когда вы хотите уехать?

- Никогда!

- В таком случае... Лина!

- Бога ради! Дайте время!.. Дайте подумать!

- Лина! Лина! - позвала она еще громче.

- А-а! - отозвался из соседней гостиной голос Лины.

- Иди скорей, или я разобью мою скрипку.

Вошла, как всегда, милая, красивая и спокойная Лина.

- Этот господин просит твоей руки.

И, повернувшись на каблучке, Аврора добавила:

- Извини за неожиданность, но из долгого раздумья тоже ничего лучшего бы не вышло. Я иду к Tante!

- Лина! - прошептал я, оставшись вдвоем. Она на меня взглянула и остановилась.

- Разве я смею... разве могу... Она тихо ответила:

- Да.

Через неделю Аврора уехала к матери в Курляндию. Мы все перед баронессой молчали. Наконец Лина сама взялась сказать, что между нами было объяснение. Я непременно ждал, что мне откажут, и вслед за тем придется убираться, как говорят рижские раскольники, "к себе в Москву, под толстые звоны". Вышло совсем не то. Мы с баронессой гуляли вдвоем, и она мне сказала:

- Я не против избрания Лины, хотя я не совсем ему рада. Вы не знаете, почему?

- Знаю. Мое прошлое...

- Совсем нет. Это слишком глупо и жестоко тянуть за человеком весь век его ошибки, но... вы русский!..

- Вы так терпимы, баронесса!.. Так долго жили в России.

- Да, это я.

- А Лина тем более.

- Нет - вы??

- Я - все, что вы хотите!

- Просите благословения у ваших родителей. Я попросил.

Тут и загудели из Москвы "толстые звоны".

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Матушка сокрушалась. Она находила, что я уже два раза бог весь что с собою наделал, а теперь еще немка. Она не будет почтительна. Но отец и дядя радовались - только с какой стороны! Они находили, что наши стали все очень верченые, - такие затейницы, что никакого покоя с ними нет, и притом очень требовательны и так дорого стоят, что мужу остается для их угождения либо красть, либо взятки брать.