Кома

Со слезами и надеждами пополам – переехали. Продали квартиру азербайджанцам, распрощались с Шелепихой и в сентябре 1996 года подались на выселки в Останкино, в пустую семиэтажную общагу между молокозаводом и мясокомбинатом. Кома обустроила кабинет, повесила шторы, наградной туркменский ковер, на ковер – ледоруб и вымпелы, расставила свои фикусы, герани, кактусы – вот так, сорока лет не прошло, как вернулась в общагу. Были тут свой комендант, своя охрана из бугаев, которых, впрочем, по согласованию рассчитали – для вахты своих старушек хватало – а коменданта пришлось оставить, поскольку лицо материально ответственное. Правда, гешефт ее на корню зарубили, всех нелегалов выселили, а самой велели вести себя скромно-тихо, без комендантской дури. Кома, как старшая от арендатора, вынужденно приглядывала за комендантшей, чтоб та не орала на переселенцев и не сеяла панику пополам с истерикой – но эта Рая Зворыкина, толстомордая крыса, угомонилась не сразу. Шастала из номера в номер, принюхивалась, пыталась интриговать, обзывала братьев и сестер бомжами, баптистами, олухами Царя Небесного; в общем, пришлось Пал Палычу поставить вопрос ребром – а он, похоже, умел это делать, несмотря на свой улыбчивый вид, потому как Зворыкина в момент угомонилась с лихвой, забилась в норку и на полгода ушла в тихий запой.

Условия были, оно конечно, ниже плинтуса. На этажах – развороченные туалеты, черные от гари кухни с разбитым мусоропроводом и тараканами, замызганные душевые в подвале – рабочая общага эпохи кризиса производства, вот так. Все надо было приводить в порядок. В сентябре, когда только въехали в загаженный семиэтажный улей, даже у Комы прихватило сердечко: ни поесть толком, ни помыться, ни по нужде. К Новому году все этажи, все семидесятиметровые коридоры общаги заполнились под завязку. Своими силами обновили проводку и туалеты, кухни отскребли-побелили, поставили домашние плиты, стиральные машины, даже баню наладили в подсобке за душевой – жить стало лучше, жить стало веселее.

Чуть дальше, на Алтуфьевском шоссе, взяли в аренду контейнерный склад: москвичи народ состоятельный, в общагу нажитое не втиснешь. Сколько деньжищ стоили эти аренды, Кома даже не спрашивала. Хотя, с другой стороны, на скопе-опте наверняка какая-то экономия набегала: как-никак, к февралю триста восемьдесят семейств сдали свои квартиры в фонд “Белого голубя”. Двести двадцать переехали в общежитие, остальные – кто куда: на съемные квартиры, по родственникам, по дачам. Такова была сила слова и сила веры.

Никто из членов Совета не ожидал, что столько людей пойдет за Учителем до конца. А ведь набралось – выше крыши: к весне толпами бегали за “апостолами”, умоляя принять в братство со всеми чадами и домочадцами – только не было больше мест ни в общаге, ни в “Белом голубе”. Как говорил Пал Палыч: “Небесный-то он небесный, но не резиновый…”.

– Веруйте, – говорил Учитель. – Отстроим “Белый голубь” и дальше пойдем, всю Россию застроим обителями…

Теперь он чуть ли не ежевечерне приезжал в Останкино, обходя одну за другой все палубы своего ковчега, все запруженные людьми, детишками, колясками, велосипедами, прочей движимой и недвижимой рухлядью коридоры с первого этажа по седьмой; наверху, в Комином кабинете, проводил короткую деловую летучку с “апостолами”, затем до поздней ночи принимал всех жаждущих (а Кома тем временем кормила Лешку, обходила вечерним дозором вахту, душевые, кухни и туалеты) – после чего улетал в ночь, в Дубну, а она с порога осеняла мелкими крестиками пыльный, мигающий красными огоньками зад “Land Rover’а”.