Кома

На «развод» он успел уже под самый конец, запыхавшись, когда ребята уже стояли в коридоре перед кабинетом Свердловой. Ни одного замечания ему не сделали – на конференции он был, и многие наверняка видели, что он остался, как профессор и рекомендовал. Ольга опять посмотрела с брезгливостью – сверху вниз, и обратно вверх, как смотрят мужчины на девушек, которых хотят унизить, и он опять сдержался. Когда-нибудь это кончится. И весьма возможно, что плохо.

Новых больных Николаю не дали, хотя он просил Агаджаманяна. Больной был, что называется, «лёгкий» – нестарый, с понятной болезнью, которую их вполне неплохо научили лечить. Если судьба не забросила его на нефрологию – так тому и быть, но то, что теперь его, из-за опоздания интерна Ляхина, отдали интерну Алапак, то есть Ульяне, Николая огорчило. Всё-таки диагноз ему поставил он.

Температура у больной Январь в воскресенье днём дошла до 38,4. Впервые. Ни разу до сих пор, в смысле, – с того момента как это началось, её лихорадка не достигала таких цифр. Сейчас у Екатерины Егоровны были почти привычные 37,3 и чувствовала она себя достаточно хорошо, но Николаю произошедшее отчаянно не понравилось.

Потом снизу вернулся Артём, с наконец-то порозовевшими щеками: явно не затруднился одеться, выбегая наружу. Сколько, интересно, он спал за эти дни? Волосы мокрые – опять идёт дождь.

– Я спросил. Он ничего не видел.

– Не узнал её?

– Узнал. Видел много раз раньше. Но в пятницу – нет.

– Значит, или он просто не запомнил, или она вышла через калитки на Петропавловской или Льва Толстого. Здесь по клиникам 500 врачей, наверное, работает, и столько же медсестёр, плюс тысячи четыре студентов, из них три четверти – девушки. И большинство в том же, примерно, возрасте, что и Даша. У деда глаза могли просто замылиться, это понятно…

– Коля, – сказал Артём. – А о чём вы говорили с ней в тот день? «Вот это да».

Николай не нашёлся, что ответить сразу. Фактически, весь последний час он гнал от себя размышления о том, что можно сказать парню о событиях того чёртова дня и ночи за ним. Что Дашин друг сможет из этой информации вытащить, и как её реализовать, он искренне не представлял, но скрывать её было… Дьявол, даже слова не подобрать. «Неловко» – не то, «стыдно» тоже.

– О работе говорили. Ты знаешь, – Николай подумал, что хуже не будет, и повертел головой, – Пошли-ка куда-нибудь в сторонку.

Артём посмотрел серьёзно, кивнул головой на своей длинной шее. Как жираф.

Вместе они дошли до шкафчиков молодняка, и Николай покопался в сумке, вынуть бутерброды из которой он так и не нашёл времени. Впрочем, как и для много другого. Было ещё меньше двенадцати, а он не сделал ещё половины собственно врачебной работы, за которую его держат на отделении – авансом, за будущее, когда он, может быть, станет опытным и умным.

– Туда.

Они устроились на подоконнике в аппендиксе коридора перед комплексом реаниматологов. Внутри кто-то громко и надрывно кричал. Несколько дверей, сберегающих относительную, в их клинике, стерильность приглушали звук, но интонации были слышны отчётливо. Кто это был, Николай знал достаточно точно – клон покойного Шварцмана, – крепкий мужик с непереносимым по интенсивности мышечными болями на фоне всего остального, страшного, тащащего его к могиле волоком. Больной Инны Бергер. Значит, его перевели в реанимацию за выходные.

– Блин! – сказал он вслух, и прислушивающийся к крикам Артём повернулся к нему. Всё же, это было не самое спокойное место на отделении, хотя и самое безлюдное. – Блин!

Умерший Шварцман был еврей, самый классический ашкенази, -несмотря на фигуру Добрыни Никитича и голос, как у Ивана Реброва. Значит Даша неправа!

– Мы говорили действительно о работе, – сказал он, наконец, потому что Артём ждал, и чёрт его знает, что при этом думал. – На отделении происходит много чего странного. Здесь умирает слишком много больных. Раньше такого никогда не было – а этой клинике, между прочим, за 100 лет.

Пример был некорректный, до появления антибиотиков на терапии умирали будь здоров, не доживая ни до какого рака, а в войну здесь вообще был конвейер – крупнокоечный госпиталь с кадровыми врачами – это было чистое золото и в Финскую, и в мясорубках Карельского и Ленинградского фронтов. Но не сейчас.

– Все что-то ищут, кто масонский заговор, кто тайного маньяка, подсыпающего больным в овсянку соли таллия. Ни на то, ни на другое не похоже, но дело в принципе. В пятницу один умный и чрезвычайно уважаемый мной доктор выдвинул мысль о новом СПИДе. Но опять дело не в этом. Даша тоже искала – как все, кто чего-то стоит на этой кафедре. То, что она нашла, это, как мне кажется, полная туфта, но… В общем, она посмотрела по историям всех умерших за последние пару месяцев больных и заключила, что они все сплошь славяне.

Николай посмотрел на Артёма, ожидая реакции на свои слова. То, что он увидел, он интерпретировал как «Ну и что?», поэтому продолжил.