Кома

– Не олигарх, – угрюмо подтвердил Артём, и вдруг спохватился. – Слушай, мы всё тут разговариваем и разговариваем, а делать-то что надо? Надо же искать как-то, никто же кроме нас этот не сделает! Родители только. Отец вот третий день по подругам ищет, как я ему под утро позвонил спросить…

– Вы не ссорились?

– Нет, что ты.

– Знаешь, – посоветовал Николай, спрыгивая с подоконника. – На утренней конференции одни врачи были. Про сестёр профессор упомянул, конечно, но кто знает, старшая медсестра могла прослушать, или переложить на других. Давай-ка, пройдись по отделению, – здесь несколько постов, плюс процедурная и отдельные службы с техничками, – да и буфетчицы всякие тоже. У них языки длинные, может чего и скажут. Э-э-э, надо по графику посмотреть, кто тогда дежурил. Да? Пошли, я покажу. В пятницу на 1-м посту – Лена точно, но её сегодня нет. А ночью – девочка-студентка, я даже не знаю, как её зовут.

Николаю показалось, что парень вроде бы опять обрадовался: хоть что-то можно делать, тратить силы, – а не сидеть в ожидании непонятно чего. Утром прозвучала фраза, что сёстрам уже звонили, но он то ли забыл это, то ли предпочёл перестраховаться.

У сестринского поста на пересечении больничных коридоров Артём был вручён медсестре Вале, – идеалу, по мнению Николая, палатной сестры. При росте в полтора метра Валя тащила на себе всё, до чего могла дотянуться, вытаскивая каторжным трудом собственного ребёнка и придурка-мужа, считающего себя великим гитаристом, и потому не работающего. Николай на самом деле не слишком-то много про неё знал, но этого хватало, чтобы относиться к ней почти как к настоящей, а не только медицинской сестре. В самом начале интернатуры свежеиспечённого врача Ляхина, ранней осенью, когда девушки в Петербурге одеваются ещё так, что мужчины легче переносили бы, если бы они ходили совсем голые, Валя попала под дождь и вернулась на отделение просохнуть. Её прозрачная блузка под дождём превратилась в нечто просто останавливающее дыхание, и Николай отдал ей на день свою ветровку – непрозрачно-бордового цвета. С тех пор их отношения приобрели чуть ли не нежность, хотя оба ни разу не позволили себе ничего лишнего. О последнем он иногда жалел.

Валя клятвенно пообещала Николаю Олеговичу, что всё сделает, отведёт «бедного парня» к старшей, проведёт по санитаркам и буфетчицам, и потом поможет найти его самого на отделении.

– Я у больных, – сказал Николай уже в спину уходящих: Валя целеустремлённо, как муравей гусеницу, тащила здоровенного Артёма по коридору.

Он действительно пошёл к остальным своим больным, но размышлял при этом, нужно ли говорить пусть человеку в беде, но всё же впервые встреченному, об остальном – то есть о драке в ординаторской. Взятый из сумки ключ лежал у Николая в кармане свежеотглаженного халата. Пролежавший двое суток на её дне, теперь он жёг ему руку. Имеет ли это какое-то значение для того, что случилось или могло случиться с Дашей? Имеет ли это какое-то значение вообще? К тому времени, когда тот придурок начал ковыряться в замке, то есть когда Ольга Андреевна досмотрела телевизор и ушла, а он ходил то к процедурному кабинету, то к туалету с больным, Даша давно должна была уйти. Да и вообще, уходить домой, по словам Савельевой, она собиралась в обычное время – ближе к пяти часам вечера. Может, чуть раньше, скажем, в 4.30, потому что была пятница. Сам он в этот время давил спину кого-то из радикулитных больных, и видеть её ухода не мог, но никому же не приходит в голову следить за всеми. На отделении много чего поменялось за последние три или четыре года, с тех пор как они начали ходить сюда студентами, но пропускную систему с пробиванием карточек здесь пока не наладили, и вроде не собирались. Есть ещё гардеробщицы, и сразу в двух местах – со «студенческого» входа, и с «больничного». Врачи гардеробом, разумеется, не пользуются, но зато проходят мимо. Надо будет сказать Артёму и об этом – хоть что-то умное пришло в голову.

Снова больные. Язвенник Лобов опять заговорил о выписке, и на этот раз ему можно было выдать хотя бы приблизительные числа. Выписка выздоровевшего, оформление связанных с этим многочисленных бумаг, выстукиваемых на раздолбанной клавиатуре устаревшего на годы «общего» компьютера, или печатной машинки в кабинете старшей медсестры – всё это было итогом врачебной работы. Или должно было быть, – если ему будет продолжать везти. Пока гуляющая по отделению смерть обходила Николаевых больных, всё-таки по масштабам это не была настоящая эпидемия, – но относить это к своему медицинскому таланту было бы наивно. Наивность же, как Николаю казалось, он потерял давно, как и многие другие бесполезные качества.

Дойдя по пунктирной цепочке палат до «семёрки», и обменявшись парой слов с Ульяной, сидящей у постели потной, румяной, не мигая глядящей в потолок женщины, Николай ненадолго приостановился у входа. Как это тогда выглядело: парень с пакетом сунулся в палату с номером «7», а потом в «7А»? Или наоборот?