Кома

Хотя в комнате было достаточно светло, я и в мыслях не имел, что сквозь бинты сочится кровь, пока не перекатился на бок и не почувствовал, что простыня прилипла к спине. Я и до того замечал какую-то такую влажность, но считал, что это просто пот, ведь ночь была очень душная. Я сел и увидел на простыне большое темное пятно, а когда я потрогал бинты, оказалось, что они насквозь промокли. Сильно встревоженный, чтобы не сказать напуганный, я прямым ходом направился в ванную и включил там свет.

Посмотрев в зеркало, я увидел, что мои бинты из белых сплошь стали красными. Судя по всему, у меня вскрылось несколько ран — ран, о которых я даже и не подозревал. Собственно говоря, я не имел никакого представления, что там делается с моей грудью; с того времени, как я пришел в себя, мне ни разу не делали перевязку. Прежде, пока я не увидел, что бинты насквозь промокли, я считал, что они просто прикрывают синяки, верхняя часть которых распространялась на не забинтованные ключицы и дальше, на лицо.

Теперь же, внимательно изучив себя в зеркале, я обнаружил, что синяки, бывшие такими яркими в больнице, настолько побледнели, что даже трудно было сказать, их это следы темнеют на коже или все дело просто в неровном освещении. И действительно, когда я поворачивался, отметины, напоминавшие следы от синяков, словно бы изменялись, а когда я откинулся назад и потолочные лампы осветили мою кожу более ровно, она показалась мне совершенно чистой, неповрежденной.

Тем временем кровь так и сочилась сквозь бинты и дальше, под резинку трусов. Я решил, что нужно срочно снять повязку и посмотреть, насколько серьезны спрятанные под ней раны. Ну а если они окажутся серьезными, поскорее вернуться в больницу.

Они оказались серьезными. Вернее сказать, они выглядели серьезными. Меня словно выкрасили красной краской, сплошное пятно от верхних грудных ребер и до пупка. Однако, когда я до конца размотал пропитанный кровью бинт и уронил его на пол, лишний раз подтвердилось, что видимость бывает обманчивой. Я вообще не смог обнаружить на своей коже никаких повреждений — ни уколов, ни порезов. Собственно говоря, это ничуть меня не удивило. Я неоднократно слышал, что кровь, сочащаяся из ран, может создать преувеличенное представление об их серьезности. А мое общее состояние нельзя было назвать иначе, как прекрасным — ни болей, ни головокружения, ни самых малейших неудобств.

Я согнулся над раковиной и полотенцем обтер грудь от крови. Теперь у меня оставалась единственная забота — найти, откуда течет кровь, и как-нибудь ее остановить, с чем, надо думать, должен был справиться элементарный кусок лейкопластыря. По всей видимости, столь обильное кровотечение имело причиной излишне свободную повязку.

И тут у меня появилась мысль. Она была связана с детским воспоминанием о том, как я латал проколы в велосипедной камере. Если прокол небольшой, увидеть его абсолютно невозможно, так что остается либо медленно крутить надутую камеру около уха, пытаясь понять, в каком месте она шипит, либо погрузить ее в воду, после чего прокол обнаружит себя веселой цепочкой пузырьков.

Я крайне сомневался, что мой прокол как-нибудь там шипит, не говоря уж о том, что приложить ухо к собственной груди вряд ли смог бы и обладатель черного пояса по йоге, зато ванная была у меня прямо под боком.

Из точки чуть повыше солнечного сплетения в воду сочилась тонкая, нежно-розовая струйка, расцветавшая на конце подобием морского анемона. Судя по всему, моя рана была не больше тех проколов в камере.

Переведя взгляд с морского анемона на пол, где валялась куча пропитанных кровью бинтов, и на красные потеки на краю раковины и на хромированных кранах, а затем обратно на нежно-розовый анемон, я впервые заподозрил, что психические последствия эпизода в метро могут оказаться даже серьезнее, чем думалось сначала.

5

Я нажал на кнопку звонка и долго не отпускал. Было уже заполночь, и все окна у Энтони были темными, так же как и окна всех, сколько я видел, соседних домов. Энтони долго не подходил к двери, а когда подошел, на нем был халат, волосы на правой стороне его головы были просто всклокочены, а на левой торчали дыбом.

— Карл, — сказал он и повторил чуть погромче: — Карл! Господи. Сколько сейчас времени? Ты там как, в порядке?

— Пожалуй, что да, — сказал я. — Более или менее. Но я хотел бы войти.

— Конечно, конечно.

Энтони кое-как пригладил волосы, провел ладонью по глазам, пытаясь стереть с них сон и удивление, затем повернулся и пошел на кухню.

Я пошел за ним следом.

— Прости, что я тебя разбудил, — сказал я, глядя, как Энтони наполняет чайник из-под крана. — Я ведь и Мэри, наверное, разбудил? И Джошуа?

— Мэри, ей что, — пожал плечами Энтони. — Повернулась на другой бок и опять уснула. Насчет Джошуа не знаю, но это и не важно. И как бы там ни было, это не ты должен извиняться, а я. Ведь я собирался забрать тебя сегодня из больницы. Я знал, что тебя выписывают, но вот только… — Он повернулся и взглянул на меня. — Ладно, что там оправдываться. Я обязан был за тобой заехать.