Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой

— И правильно сделали. Теперь, когда все расстроилось, могу вам признаться. Это только поначалу все казалось интересно и заманчиво, а как очутился в лагере, таким я себя одиноким почувствовал… Так плохо, наверно, только птице бывает, когда она от стаи отобьется и заблудится. Стал меня страх одолевать: зачем убежал, куда еду, кому я в чужих краях нужен?

Часто по ночам, когда весь лагерь спал, я подпирал голову рукой и думал, думал… Как там мама? Плачет, должно быть, день и ночь. Что делаете вы? Что в селе происходит? Скоро придет срок отправляться в Америку, но что я там буду делать, где работать? Что меня ждет? Кто мне в этой постылой Америке поможет, кто приласкает? А если отец узнает и поедет за мной, разве сможет он меня отыскать? Пропаду, как иголка в стогу сена. Мучительные это были ночи! В одну из таких бессонных ночей и нашла меня мама. Всю дорогу домой мы с ней проплакали.

Милиция больше не интересуется Гино-Гино. Один только раз его спросили, зачем он из дому убежал.

— По глупости, — ответил Гино-Гино.

Тогда же я в первый раз услышал новое выражение. Когда милиционер расспрашивал учителя о Гино-Гино и о том, что его заставило искать приключений, учитель сказал:

— Переходный возраст его заставил. Сейчас у него переходный возраст.

31

От отца долго не было никаких известий. Мы все чуть с ума не посходили. Каждый день я поджидал за воротами почтальона и вопросительно смотрел на него, но тот лишь разводил руками:

— Я и сам был бы рад принести вам письмо. Думаешь, мне не хочется отведать вашей ракийки?

Дома не сиделось, невыносимо было слушать горестные вздохи мамы и бабушки.

Но сегодня на крыше нашего дома застрекотала сорока, а это верная примета, что весточка не за горами. Так оно и вышло. Пришел почтальон и принес письмо из Австралии. Мы облегченно вздохнули, и не успел почтальон откупорить заветную бутылку, а я уже читал вслух:

— «Вы, конечно же, очень беспокоитесь, почему я так долго не пишу. Приболел я немного, но сейчас, слава богу, поправляюсь. Работать, правда, еще не могу, врачи велят месяц полежать в постели. Все ли у вас готово к отъезду? Пишете, что продали поле и луг. Не тревожьтесь, здесь мы все это купим. До болезни я съездил в город, подыскал дом, похожий на наш, и начал договариваться о его покупке. Во дворе посадим деревья, заведем кур, а хотите, и ульи с пчелами, чтоб все было как прежде».

Бабушка слушала и плакала:

— Все можно наладить: и деревья посадить, и кур с пчелами завести, да только тутошнюю нашу жизнь как с собой заберешь? Не будет уж там ни нашего поля, ни этих гор, ни реки, ни села, ни кладбища, где наши предки покоятся и куда рано или поздно всем нам перебираться назначено.

— Что теперь поделаешь, — вздохнула мама. — Слезами горю не поможешь, видно, пришла пора трогаться в путь. Собирай вещи, и будь что будет.

— О господи, неужто ж мы птицы перелетные? — не унималась бабушка. — Так у птиц хоть гнездо есть, куда они воротиться могут, а нас, горемык, что ждет? Негоже разорять свое гнездо.

32

В дом к нам зачастили мои друзья, взбудораженные известием о нашем скором отъезде. Одни говорят:

— Эх, и на кой тебе Австралия эта сдалась? Не жаль разве с нами расставаться? С селом нашим? С кем ты там дружить-то будешь? Другие говорят:

— Везет тебе, Роме! Шутка ли — полмира, объедешь, чудес всяких наглядишься.

Любопытствуют и на чем мы поедем. По мне, так лучше бы на пароходе. И непременно на большом, чтобы на нем было все: каюты с кроватями, кухня и столовая, бассейн для купания, зал, где можно разные фильмы смотреть, библиотека, читальня, спортивные площадки, даже велосипедные Дорожки.

На таком пароходе могут свободно уместиться три тысячи пассажиров. И чтобы оснащен он был, как полагается, радаром, компасом, глубиномером, сигнальными и навигационными приборами, приборами для измерения скорости…

— Откуда тебе все это известно? — удивляются ребята.

— В книгах прочитал.

— А сколько дней до Австралии добираться?

— Три недели.

— А как вы будете плыть, знаешь?

— По тому же пути, что и отец. Все места, через которые он проплыл, я на карте отметил.

— А когда назад вернешься? Через год? Два? Через десять лет?

— Не знаю.

— Может, и вовсе никогда?

— Не знаю…

33