Команда осталась на судне

- Корнея Савельича! - закричали на палубе. - Корнея Савельича к машинному!

Иван Кузьмич почувствовал, что боль в руке усилилась. Придерживая раненую кисть здоровой рукой, он спустился в салон.

- Что делать-то будем? - встретила его бледная Глаша. - Машина разбита. Пара-то не будет. Света-то не будет. Померзнем все. Ни сготовить людям, ни чайку согреть…

- Запричитала! - с досадой перебил ее Иван Кузьмич. - А еще поморка!

- Да я-то…

- Вызови боцмана.

Матвеичев вбежал в салон с закопченным лицом, в опаленной брезентовой куртке. Брови и усы его закурчавились от жара, порыжели.

- Наладь-ка в салоне камелек! - приказал капитан. - Да по-быстрому. Покамест народ работает. Трубу выведи в иллюминатор. Выход обложи асбестом. Чтобы новый пожар не устроить.

Иван Кузьмич проводил боцмана до дверей и обернулся к горестно слушавшей поварихе:

- На камельке ты и рыбки поджаришь и чайку вскипятишь. Да и люди согреются тут после вахты.

- Какая уж теперь вахта! - протянула Глаша.

- Покамест в порт не придем, каждый будет нести вахту, - недовольно остановил ее капитан. - Поняла?

Ответить повариха не успела. Дверь широко распахнулась. Вошел Корней Савельич. За ним боком протиснулся в дверь матрос с тюфяками. Осторожно внесли двух раненых и обожженного кочегара. Последним вошел в салон третий штурман. Он бережно, как ребенка, нес неестественно толстую, забинтованную руку.

- Стели два тюфяка на пол, - распоряжался Корней Савельич. - Клади людей.

- А если на скамьях? - спросил помогавший ему матрос.

- Узки скамьи, - ответил Корней Савельич. - На полу спокойнее будет.

И придержал дверь, пропуская еще двух матросов с тюфяками.

- Куда их столько? - Иван Кузьмич кивком показал на груду тюфяков.

- В каютах, под полубаком, уже иней на иллюминаторах, - ответил Корней Савельич. - Придется людям располагаться здесь, по очереди, что ли. Да и… - он понизил голос, чтобы слышал его один капитан, - не весело сейчас забиваться по каютам. На людях легче.

- Пожалуй, - согласился Иван Кузьмич.

Освещенный двумя свечами салон казался тесным и работающие в нем люди - неповоротливыми. Они все время что-то теряли, искали, мешали друг другу.

- Зажги еще свечу, - сказал Корней Савельич Глаше.

- Третью?

- Да.

- Ой, беда, беда! - Повариха растерянно оглянулась. - Не знаю, куда свечи-то сунула. Вот дура-то я беспамятная!

- Найди и зажги, - строго повторил Корией Савельич.

Глаша скрылась в темном камбузе, отделенном от салона легкой дощатой перегородкой. Загремела посуда. Послышались вздохи, жалобное причитание.

Третьей свечи Глаша так и не нашла. В приметы она, конечно, не верила. Но на всякий случай… Зачем испытывать судьбу? В такое время!

ПОСЛЕ ВЗРЫВА

Темень укрыла подбитую “Ялту”. Прижатая тяжелой свинцово-сизой тучей, светлая полоска над горизонтом тускнела. О работах на палубе нечего было и думать. Только ручные помпы однообразно чавкали, откачивая воду из машинного отделения. Нарушали мертвую тишину шаги вахтенных да мерный всплеск волн у бортов.

Шумно было лишь в машинном отделении. Огромное помещение освещала горящая на стальных переходах промасленная пакля. Багровые отсветы метались по потолку, вспыхивали на истертых ногами до блеска металлических трапах, отражались в прибывающей воде. Едкий запах горелого масла и щелочи от разряженных огнетушителей щипал глаза и горло, мешал дышать.

Матросы, стоя по колено в ледяной воде, загоняли деревянные пробки в мелкие пробоины. Второй механик с Пашей и Оськой силились ввести заостренный конец кола в большую пробоину. Тугая струя била из нее с огромной силой, отбрасывала кол в сторону.

- Дай-ка я вперед стану.

Оська поменялся местами с механиком, встал первым и, жмурясь от бьющих в лицо брызг, подвел острие кола по борту к краю пробоины.

- Товсь! - Он набрал полную грудь воздуха и хрипло крикнул: - Р-разом!

Три сильных тела навалились на кол. Острый конец его врезался в край тугой струи, сплющил ее, раздавил на десятки плоских плотных струек.

- Еще, еще! - Оська напрягся так, что в пояснице хрустнуло. - Чуто-ок!

Скользя сапогами по металлическому настилу, Оська всем телом навалился на кол. Мелкие струйки били в плечи, грудь, секли разгоряченное лицо, слепили…

Позади глухо бухнула кувалда. Оська не слышал удара, а почувствовал его грудью, руками, всем телом, словно сросшимся с мокрым колом.

- Смелее бей! - прохрипел он.

Еще удар, отдавшийся по всему телу. Еще. Кол входил в пробоину все глубже. Рваные края ее врезались в древесину, отдирая мелкие щепки и вьющуюся стружку.

Кол плотно сидел в пробоине. Оставалось закрепить его и законопатить последние щели.

Оська выпрямился. Сердце стучало часто и сильно. Мощные толчки его отдавались в голове тягучим, непрерывным трезвоном.

Рядом матросы крепили пластырь из тюфяка, закрывавший несколько мелких пробоин. Прижали его снаружи дощатым щитом. Между ним и стальной опорой забили толстую доску, намертво прихватившую пластырь.