Команда (СИ)

— Ах ты, с-сука!!! — взревел тот, и в этот раз у него получилось намного искреннее.

Сыч засмеялся и выплюнул в него еще и зуб.

— Ты пожалеешь об этом. — процедил сквозь зубы Палыч, и кивнул жлобу за спиной Сыча.

Снова удар по голове, на этот раз слишком сильный. Сыч почувствовал, что падает куда-то во тьму, и, увидев в этом свое спасение, нырнул в беспамятство с головой. Но, как оказалось, ненадолго.

Пробуждение было скорым и мучительным. «Нет, нет, нет!»: просил Сыч мысленно у кого-то: «Назад!» Всё его существо рвалось обратно — туда, где темно, тепло, и нет чернокостюмных отморозков. С пробуждением пришла боль. Голова гудела, левый глаз заплыл, и ничего не видел.

Палыч, снова усевшийся за стол, сделал вид, что Сыча ему искренне жаль:

— Посмотри, что с тобой стало… — сколько горечи в словах, боже мой, — Мы не хотели доводить дело до такого… — он вышел из-за стола, подошел к Сычу, присел на корточки и проникновенно заглянул в глаза, — Мы ж тебе помочь хотим, дурак…

В этот раз плевок в рожу удался на славу.

— Сука!!! Бл. дь!!! Бл. дь!!!.. — Палыч вскочил, громко и смешно матерясь.

…Что было потом, Сыч помнил смутно.

Кажется, его снова о чем-то спрашивали, и, получив очередную путевку на х. й, били, а Сыч только хохотал и плевался, стараясь достать до стола.

— Никак меня не зовут!!! — кричал он, заходясь в истерике, — Грозный, суки!!! Иоанн Грозный!!! Агент ноль-ноль-семь!!! Нах. й иди, каз-злина!!! Врагу-у не сдае-ется…

Боли уже не было — она сохранилась в каком-то далеком углу сознания и не доставляла больше проблем. В собственном допросе Сыч принял роль стороннего наблюдателя, бесстрастного, и имеющего к происходящему весьма небольшой интерес. Как будто смотришь дрянное кино, но переключать канал бессмысленно, ибо остальные программы еще более унылы.

Сперва вопросы, потом удары, потом игра в «хорошего копа». Или наоборот. Или еще как-нибудь. Палыч не отступал от своего, и во всю мочь пытался Сыча расколоть, но тот колоться не хотел. Совсем. В голове мелькнул вопрос: почему они все еще не применили какой-нибудь пентотал натрия, но ответа бодрствующая часть сознания Сыча дать не могла.

Болело всё. Настолько сильно, что боль просто перестала ощущаться, а стала чем-то само собой разумеющимся, как дыхание или сердцебиение. Когда дознаватель в очередной раз, после вопроса о ФИО был послан, и направился к нему, закатывая рукава белоснежной рубашки, покрытой красными брызгами, Сыч понял: вот он — последний раз. Сейчас его ударят, и он не выдержит. Мозги и так уже были в состоянии, близком к отбивной, и этот удар их доконает.

Ну и хорошо.

Убить себя самому не хватило бы духу.

Прощайте, дамы и господа, товарищ Сыч сделал всё, что мог.

Как в замедленной съемке был виден каждый шаг Палыча — в мельчайших деталях, на которые, обычно, не обращаешь внимания. Складки на одежде и структура ткани, капельки пота и крови на лице, небольшой шрам на правом кулаке… Если бы левый глаз мог видеть, то деталей наверняка было бы еще больше.

Шаг.

Еще.

Рукава закатаны, куратор набирает побольше воздуха в грудь для того, чтобы резко выдохнуть во время удара и вышибить Сычу мозги.

Замах, рука начинает свое движение.

По виску стекает капелька пота, мышцы лица напряжены, в глазах безумные искорки — и как это Сыч не заметил их раньше?…

Голова Палыча лопается, как переспелый арбуз, орошая все вокруг красно-серыми брызгами. Пуля вошла в глаз, оставив аккуратную дырочку, зато, выходя из затылка, прихватила с собой большой кусок черепа.

Сыч закрыл глаза, и с облегчением потерял сознание.

24

Жора и Салага тащили еле живого Сыча к машине через широкий двор трехэтажного загородного особняка, выстроенного в викторианском стиле.

— Давай-давай! Живее! — кричал Дубровский, ведущий из карабина беглый огонь по окнам, откуда то и дело высовывалось какое-нибудь дуло и плевалось свинцом, — Да бросьте вы уже этот щит, мать его!!!

Анька отступилась от принципов, и взялась за автомат, из которого довольно профессионально сняла пару вражеских стрелков.

Картина была — ну прямо как из пафосного фильма про вьетнамскую войну. Два перепачканных чужой кровью бойца несут раненого друга, превозмогая раны (Жору достали из пистолета в руку, и еще пару раз в бронежилет), и усталость. Вокруг слышны выстрелы, земля то и дело взрывается фонтанчиками от попаданий. Крики, мат, кровь, коварные враги в особняке. Пафос и превозмогание. Вот только вместо вертолета — побитый «Форд» с кучей пулевых отверстий.

Жора все-таки выкинул щит, и дело пошло быстрее.

Друзья, беспрестанно крича, и матерясь на все лады, дотащили Сыча до машины, забросили его в салон, запрыгнули сами и устроились в давно разбитых окнах, прикрывая Дубровского и Аньку, которые свернулись и тоже запрыгнули в машину.

— А теперь — держитесь! — завопила Анька, трогаясь, и всем, знакомым с ее стилем вождения, стало еще страшнее, чем было под обстрелом.