Командарм. Позади Москва

Бах, бах, бах! – ударившая в ствол дерева в десятке сантиметров от головы пуля выбила щепу, остальные две прошли мимо. Лейтенант Серышев не мог назвать себя слишком уж опытным стрелком, но на тренировках в училище выдавал неплохие результаты, одни из лучших в группе. Вот только накопившаяся усталость, ранение и нервное напряжение помешали ему попасть. Скрипнув зубами, Василий задержал дыхание, прицеливаясь…

Ствол автомата описал короткую полудугу, нащупывая новую цель. Уже нажимая на спуск, гитлеровец разглядел противника: еще один танкист, в подрагивающих от напряжения руках зажат «наган».

«Да сколько же вас? – подумалось фашисту. – И с кем же мы, Scheiße, воевали все это время?!»

Автомат простучал короткой очередью.

Последним, что еще успел осознать Шмидт, прежде чем пуля вошла ему в переносицу, оказалось то, как его очередь рвет комбинезон на груди русского панцермана…

* * *

«Средний сын» – «Батьке». Дядюшку встретил благополучно, с ним один из племянников. Остальные отстали. Возможно, догонят позже, на дорогах заторы. Троих оставили с племянниками. Дядюшка устал, просит встретить машиной. Идем известный квадрат. Документы дядюшки порядке. Конец связи».

Полевой аэродром, район Вязьмы, октябрь 1941 года

– Прошу, господин генерал-полковник, поднимайтесь на борт, – с сильным акцентом сообщил сопровождающий, аккуратно беря пленного под локоть. – Полет не окажется слишком долгим.

Гейнц Вильгельм Гудериан коротко дернул плечом, сбрасывая его руку, и смерил лощеного контрразведчика в идеально подогнанной шинели, перетянутой ремнями новенькой портупеи, холодным взглядом.

Процедил сквозь зубы, постаравшись, чтобы прозвучало достаточно четко:

– Нье нушно. Я умьею хотить сам. Нье маленький.

Взглянул на застывший неподалеку двухмоторный транспортный самолет: овальная дверца в борту откинута, к порогу приставлена лесенка в несколько ступеней, в проеме торчит еще один офицер. Что ж, значит, такова судьба. Все-таки плен. Ничего, в конце-то концов, это еще не конец. Никто не заставит его, генерал-полковника германской армии, поступиться собственной честью! Так что, как говорят сами русские, «ещье погльятим, кто кого»!

– Пожалуйста, не нужно затягивать! – повысил голос сопровождающий. – Проходите в самолет, больше упрашивать не стану. – Последнее прозвучало уже с откровенной угрозой.

– Gut, – бросил Гудериан на родном языке. – Eine Minute, ich muss ein paar Worte sagen[37].

Резко повернувшись, командующий «2. Panzerarmee» сделал несколько шагов прочь от самолета. Контрразведчик дернулся было следом, но был остановлен коротким жестом того, к кому шел генерал-полковник.

Остановившись в двух метрах, Гудериан, прищурившись и играя желваками на скулах, почти полминуты вглядывался в спокойное, даже слегка равнодушное лицо командарма Ракутина, похоже, ничуть не удивленного его действиями. Одернув наскоро вычищенную и просушенную шинель, поправил на голове фуражку со сломанным пополам козырьком – тоже высушенную, хоть от этого головной убор окончательно потерял былой лоск – и четко отсалютовал, кинув ладонь к околышу:

– Бьило приятно с фами срашаться, товарьищ генераль-майор! Натеюсь, это не послетняя наша встьеча на полье срашения!

– Взаимно, господин генерал-полковник. Приятно воевать с умным и достойным противником. Вот только вынужден вас разочаровать: абсолютно убежден, что в бою мы с вами больше уже никогда не встретимся. Равно как и с вашими солдатами. Прощайте и удачного полета. Честь имею. – Кобрин козырнул в ответ.

Произнесено это оказалось на столь великолепном немецком языке, что Гудериан едва не отвесил челюсть от удивления, несколько раз оторопело сморгнув. Впрочем, хваленая германская выдержка не подвела, и мгновенно взявший себя в руки генерал-полковник, коротко кивнув на прощание, двинулся к самолету.

Штаб 24-й армии, район Вязьмы, октябрь 1941 года

Кобрин оглядел стоящих перед ним командиров.