Командарм

На следующий день в 20–00, когда все бои в городе уже были закончены, и в Варшаве наступила относительная тишина, в моём импровизированном командном пункте, оборудованном в бывшем ресторане, стало многолюдно. Собрались не командиры подразделений 10-й армии, а поляки, при этом больше половины из них были не в форме наших союзников, а в гражданском. Что для меня было необычно, присутствовали и женщины в очень красивых нарядах. На этот, можно сказать, дипломатический приём я пошёл из-за настойчивых уговоров Ежи Топехи. В местном политическом бомонде он из-за хороших отношений с командармом-10 стал важной фигурой. Теперь все предложения от влиятельных в своей среде поляков поступали через него. Вот и эту встречу с самыми влиятельными поляками Варшавы, а значит и страны, организовал Ежи Топеха. Он и договорился с хозяином ресторана о гастрономической и культурной программе. С моей стороны практически не было никаких усилий по организации встречи с представителями польской общественности. Только приказ не занимать большой зал ресторана, сосредоточив все службы в небольшой пристройке. А из всех служб 10-й армии у меня и было-то моя, так сказать, спецгруппа, радиостанция и откомандированный из батальона Жигунова мотострелковый взвод, для несения караульной службы.

Если прямо сказать, я просто зашивался без штаба и с большим нетерпением ожидал прибытия штабного эшелона и бронепоезда. Хотелось сбросить с себя ту нагрузку повседневной, не боевой жизни частей, которая навалилась на меня после разгрома немецкой группировки в Варшаве. И с течением времени проблемы только нарастали. А бронепоезд был нужен, чтобы через его мощную радиостанцию переговорить с генералом Борзиловым. С моей радиостанции никак не удавалось установить связь с седьмой танковой дивизией, но зато с Пителиным за последние сутки удалось переговорить три раза. А ему по мощной радиостанции бронепоезда в 15–17 всё-таки удалось связаться с Борзиловым. Правда, связь, несмотря на мощность радиостанции, была неустойчивая. Но сквозь помехи в радиоэфире Борису Михайловичу удалось понять, что подразделения дивизии подвергаются мощнейшей бомбардировке, и эти налёты непрерывно продолжаются после начала обстрела Кёнигсберга из пушки «Дора». Немецкая авиация несла колоссальные потери из-за работы зенитных поездов, но люфтваффе всё никак не успокаивалась. Уже более сотни бомбовозов нашли своё последнее пристанище в землях Восточной Пруссии. У немцев уже стало не хватать фронтовых бомбардировщиков, и они бросили в бой даже торпедоносцы. Борзилов мужик упёртый, заявил Пителину, что пока не использует все имеющиеся снаряды пушки «Доры», из Восточной Пруссии не уйдёт. Когда Борис Михайлович пересказал мне свой разговор с Борзиловым, мне стало понятно, почему мы живём сейчас так хорошо. Казалось бы, укусили вермахт за самое сердце – чуть не захватили в плен генералов штаба группы армий «Центр», вошли в столицу одного из главных трофеев немцев в этой войне, а реакция гитлеровцев на это слабовата. Я ожидал, что немцы на нас бросят стаи своих летающих убийц, тем более господство в воздухе люфтваффе было бесспорным, но этого не происходило. Немцы, конечно, летали, бомбили, но наши средства ПВО вполне справлялись с этими налётами. Тотальных бомбёжек, как в Острув-Мазовецка, не происходило. Я уже начал думать, что это какое-то изощрённое коварство фашистов, но, по-видимому, всё гораздо проще – все свободные резервы люфтваффе брошены против дивизии Борзилова. За живое задел немцев артиллерийский обстрел Кёнигсберга, хотя никто и не собирался устраивать наземной операции в Восточной Пруссии, так как это абсолютно не по нашим силам. Немецкие генералы это, конечно, понимали, но вот бюргеры, ранее безоговорочно доверявшие фюреру, были ошарашены падающими снарядами на улицы немецкого города. Геббельс же объявил, что Россия практически повержена, её армия разбита, а тут русские ведут артиллерийский огонь по одному из самых славных городов Германии.