Командир

Бетти был портным и по совместительству медиумом. Сальваторе шел к нему, когда предстояло принять важное решение, потому что Бетти общается со своим духом-проводником, древнегреческим воином, как он говорит. Слепым, как он утверждает. Что это тайная сторона его сути, хотя не такая уж и тайная, поскольку своего пристрастия к оккультизму, восточным практикам, метемпсихозу и изучению магии он ничуть не скрывал – это я не могла их разделить. Я верю в Бога, и с меня хватает. Сальваторе, выслушав меня, отправился, стало быть, к Бетти. Я могу представить во всех деталях развернувшуюся сценку, поскольку однажды, еще до аварии, еще до нашей женитьбы он взял меня с собой. Лавчонка, забитая рулонами ткани, иголками, катушками с нитками и швейная машина с педалью, возвышавшаяся там как алтарь. Закрыв глаза, Бетти стоит и молчит, на шее висит портняжный метр. Сальваторе ему говорит: «Рина считает, что я должен выйти на пенсию по инвалидности. Альтернатив никаких. Дом в деревне». Бетти слушает его стоя, по-прежнему молчит, глаза закрыты, руками опирается на рабочий стол, проходит три минуты, и тут он начинает говорить, но говорит на древнегреческом, которого не знает, так как закончил всего три класса. Значит, кто-то другой за него говорит. Бетти берет чистый лист бумаги, толстый карандаш и записывает, но не он, а кто-то другой:

ἔνθα δὲ Σίσυφος ἔσκεν, ὃ κέρδιστος γένετ ̓ ἀνδρῶν,

Σίσυφος Αἰολίδης· ὁ δ ̓ ἄρα Γλαῦκον τέκεθ ̓ υἱόν, αὐτὰρ

Γλαῦκος τίκτεν ἀμύμονα Βελλεροφόντην.

Признаюсь, что я порылась в карманах моего мужа, как та ревнивая жена, и нашла этот листок с оракулом. Признаюсь, что переписала все греческие слова и вернула оракул на место.

Когда он уехал, он взял его с собой.

2. Тодаро

Я испытывал пронзительное чувство радости.

В мраке отчаяния изредка всплеск счастья, проистекающий из чувства гармонии с собственным телом.

Сын.

Пчелиный мед на подушечках пальцев.

Школа хождения под парусом.

Дон Вольтолина снимает с себя пальто и отдает тому, кто замерз.

Твои ноги и влажная щель, в которую я вхожу.

Потом еще один сын, чтобы отсрочить мою гибель.

Я не гонюсь за счастьем, Рина, не притязаю на него, это – удел пресытившихся, это – завершенное чувство, состояние неподвижности, участь буржуазии. Слепой грек увидел мою судьбу: моя победа – в сражении. В эти месяцы безделья я понял, что моему ощущению себя инвалидом сильно способствует расслабленность мозговых полушарий, что отнюдь не красит воина. Я сжимал и разжимал тысячу раз пальцы, чтобы морфий скорей разбежался по венам.

Мне пригрезилось, что боль была очень сильная.

Этот металл на теле не дает мне глубоко вздохнуть, но он меня защищает. Этот металл врос в мою плоть, и плоть моя стала неуязвимой. Возможно, я больше не гуманоид или вошел в новую стадию эволюции, когда тело поглощает металл и превращается в новую субстанцию. Сейчас у меня достаточно сил. Я заболел и ослаб изнутри, я сделался духовным инвалидом. Бетти передал мне слова древнего грека и сшил мундир:

ἔνθα δὲ Σίσυφος ἔσκεν, ὃ κέρδιστος γένετ ̓ ἀνδρῶν,

Σίσυφος Αἰολίδης· ὁ δ ̓ ἄρα Γλαῦκον τέκεθ ̓ υἱόν, αὐτὰρ

Γλαῦκος τίκτεν ἀμύμονα Βελλεροφόντην.

Ему дано знать то, чего он не знает и не может понять. Он говорил четко и убежденно. Потом переписал на листке бумаги мой оракул, чтобы он всегда был у меня под рукой. Я положил грека с его словами в карман.

Я качал в колыбели ребенка. Я наслаждался, когда ты, сидя за роялем, пела интермеццо из «Сельской чести». Запомнил твой голос, перешедший в шепот, ласковое прикосновение твоих пальцев к клавишам. Я слизывал со лба твой пот, когда ты дрожала в моих объятьях. Я целовал твои горькие слезы.

Я проглотил боль, не почувствовав ее вкуса.

Я просил тебя завязать мне галстук на белой рубашке под мундир в знак благословления и защиты.

Я пожал моим людям руку и по мнемонической кальке каждой руки велел изготовить рукоятки кинжалов.

Я исцелился.

Я плевать хотел на враждебность судьбы, из поднебесья я опущусь в морские глубины.

В Специи ночь, ветер гоняет пустые бутылки, снасти на суднах бьются, летают прочитанные газетные страницы.

Неисправимая медсестра уходит домой, напевая «Хочу тебя хоть на часок»[5].

Я знаю, Рина, знаю. Умоляю тебя…

Специя точно как парапет, с одной стороны, ты еще здесь, с другой – ты уже в пустоте. Мы загружаем «Каппеллини» сказочными богатствами, как настоящие фараоны, ребята шутят, представляя себя египетскими царями, поэтому я им не говорю, что пирамиды – это саркофаги.

Команда плохо оснащена, сейчас они построились в шеренгу. Мундиры расстегнуты, рубашки не заправлены, но мне наплевать: вручаю каждому кинжал, выполненный по слепку с его руки. Они знают, что им предстоит спускаться под воду, однако что делать с холодным оружием – представления не имеют, а спросить о причине подарка стесняются и только благодарят.