Командир Т-34. На танке до Победы

Однажды всех построили и зачитывают приказ – что бронетранспортер, на котором перевозилось знамя бригады, по вине механика-водителя оказался в кювете. К чему это могло привести – ясно. Второй приказ зачитывают – два водителя разморозили двигатели на своих машинах.

Потом подается команда этим трем голубчикам: «Выйти на середину!» На бронетранспортере старшина – солидный мужик в возрасте, а те молодые ребята. Зачитывается приказ – старшину разжаловать. Тут же погоны с него сорвали и бросили. А дальше показательная экзекуция, которой и в кино не увидишь.

Идет старшина – высоченный мужик. Полностью экипирован, даже в каске. За ним два автоматчика несут винтовки Мосина. Вышли с ним на середину. Зачитывается приказ, что все они идут автоматчиками в подчинение вот этого старшины. Тут старшина руку протянул, один из автоматчиков бросает ему в руку винтовку. Старшина ее ловит и тут же с силой швыряет проштрафившемуся. Тот, конечно, ее не поймал, винтовка упала. И с теми точно так же. Ловит и швыряет. Те, конечно, тоже не выдерживают. Строй стоит, тишина гробовая… А с нами в строю недалеко стоял взвод обеспечения штаба батальона, так я видел, как там эти водители прямо вздрагивали при виде этой картины. После этого «Шагом марш!» и увели. Тоже показательный урок, как надо технику любить. Не штрафбат, но, может, и похлеще.

Я лично присутствовал на двух заседаниях военного трибунала, когда офицеров судили за трусость и отправляли в штрафбат. Видимо, нас для острастки приглашали.

Уже в марте 45-го судили командира роты из другого батальона. Причем он у них, видимо, недолго совсем пробыл, потому что почти всех ротных из того батальона я знал. Запомнилось только, что еврей. Деталей не помню, но за то, что в трудную минуту боя он бросил роту и сбежал, ему присудили три месяца штрафбата.

А вскоре после войны он вдруг прибывает к нам. Но побыл всего несколько дней, потому что командир бригады, конечно, не принял его. Как уж там с ним решалось, не знаю, но его сразу куда-то от нас отправили.

А однажды видел своими глазами, как один из офицеров во время атаки вылез из танка и бежал за ним. Но с ним мы в своем кругу разбирались, ротный-то не видел. «Почему ты покинул танк?» – «Ничего я не покидал!» И отрицал до последнего, пока мы не пригрозили, что сейчас письменно доложим по команде «и ты знаешь, где окажешься…». Только тогда он расплакался, убедительно просил нас: «Не докладывайте! Я сам не знаю, как получилось.» И мы ему так сказали: «Ну, добро! Но если еще раз такое повторится.» Но больше такое не повторялось. Ну, вот как это считать? Может, он по состоянию психического здоровья не может собой управлять, бывает же такое.

А бывали, например, случаи, когда людей от нас списывали в пехоту. Понимаете, в пехоте он нормально может воевать, а в закрытой машине с собой не справляется. Трусость – понятие емкое. Помню такие моменты, что и механиков-водителей списывали, и наводчиков. Я, например, одного заряжающего своей властью вынужден был отправить из экипажа к чертовой матери.

Капуха такая, даже не может запомнить, где какие снаряды лежат. Попереставит их местами, поперепутает, сам запутается в них. Ну, что сделать, если бестолковый такой от природы? Написал рапорт, и его перевели в автоматчики.

А при нас в то время находилось пять автоматчиков, спрашиваю их: «Кто пойдет заряжающим?» И один башкир вызвался. Маленький, худенький парнишка, но очень шустрый. Я ему все показал, рассказал, так это же чудо какой заряжающий получился. Потом концовка такая.

Когда война кончилась, он уже стал наводчиком и стрелял просто отлично. Выступал и на первенстве округа, и на первенстве сухопутных войск. Потом я его назначил командиром экипажа. А когда у него срок службы подошел к концу, уговорил остаться на сверхсрочную. Так он 30 лет на сверхсрочной прослужил. Отрастил себе солидную бороду. Постоянно ко мне приходил поговорить с бутылочкой. Знал, что я особо не увлекаюсь, но сам был любитель. Но потом его жена умерла, и он уехал на родину.

Победа

Многие ветераны признаются, что в самом конце войны стало труднее воевать. Понятное дело, никому же неохота погибать перед самой Победой. Но лично я не расслаблялся до самого последнего дня войны. В Дрездене 8 мая, знаем, что Берлин уже пал, но я не расслаблялся – до последнего воевать! Ведь немцы, и стар и млад сражались, и чтобы массово сдавались в плен, ничего подобного. Так что с ними нужно было быть начеку.