Командир Т-34. На танке до Победы

Стрелковые подразделения заняли оборону на высоте и начали окапываться. Расположились, а ближе к вечеру смотрим, далеко-далеко что-то чернеет и колышется. Через полчаса стало видно, что примерно в нашем направлении движется многотысячная колонна. Комполка предупреждает: «Стрелять бесшабашно нельзя – количество боеприпасов невеликое. Поэтому стрелять будем залпом по моей команде!» Хотя прежде я нигде не встречал, чтобы залпом стреляли. А немцы все ближе и ближе. И вскоре все стало видно.

Идут налегке, чтобы быстрее, без всякого тяжелого вооружения. Но непонятно, то ли эта толпа идет прямо на нас, то ли где-то стороной. И уже километра за два стало ясно, что они и нас тут прихватывают. Хотя, видно, они заметили, что у них нехорошие соседи появились, потому как колонна стала смещаться чуть в сторону.

И когда километра за полтора они вышли прямо напротив нас, тут мы стали залпами палить. Где снаряд разрывается, сразу брешь, но строй быстро смыкается… Видно, как люди валятся, но задние прямо по убитым и раненым прут и прут. После нескольких залпов толпа остановилась, а потом стала уходить резко вправо от нас.

Не помню, сколько залпов успели сделать, много. Но постепенно они стали все реже и реже, а когда конец колонны увидели, то и стрелять уже не стали. Тут как раз и темнота опустилась, и остатки колонны скрылись в темноте. Ну а на том месте осталось черно и много… Ведь фактически расстреливали их, а они ничем не могли ответить. Такое побоище я видел в первый и последний раз.

Приходилось и давить, было дело. Вот, например, когда выполняли особое задание, хотели пересечь дорогу, а тут немецкая колонна. Сначала вроде автомобили, а потом и какая-то артиллерийская часть попалась. Понятно, что мы не могли упустить такую возможность. Пошли их тут по дороге молотить гусеницами. Хорошо по ним прошлись. Кого бортиком сбрасывали в кювет, кого с машинами сминали.

И повозки вместе с лошадьми давили. Но там в пылу, в этой страсти разве о животных думаешь? Там людей убиваешь, и не жалко, а животных тем более.

А то, что говорят на гусеницы потом страшно смотреть, так это все ерунда. Ведь дальше то по булыжнику, то по земле шли, ничего там не остается, кроме грязи. Тем более подкрылки постоянно оторваны, эта грязь летит, и ты сидишь на крыле с грязным лицом, как негр. Марши-то в основном совершались ночью, поэтому, если позволяла обстановка, командир экипажа сидел на левом крыле и указывал дорогу механику. А зимой ведь броня холодная, одно место мерзнет, поэтому командиру всегда искали что-то подложить. В основном у немцев что-то находили. Особенно хорошо или шубейка, или ватное одеяло. Да еще неизвестно, где тряхнет хорошенько, поэтому иногда привязывался к скобе, чтобы не свалиться под гусеницы.

В воспоминаниях кого-то из своих коллег-танкистов прочитал, что ему пришлось идти в атаку через свою пехоту. У меня таких случаев, слава богу, не было. Однажды только пулемет танкодесантников потеряли. Мы их частенько возили. Бывало, что и по 20–30 человек сразу, там и танка не видно. И где-то на марше так тряхнуло, что «максим» упал под гусеницы. А когда мы их доставили куда положено, ко мне со слезами на глазах подходит сержант: «Товарищ командир, что мне делать? Меня же за утерю пулемета под трибунал отдадут!» И я написал ему расписку «тогда-то при выполнении задания случилось так». В общем, написал ему всякую всячину и спрашиваю: «А кто твой командир?» – «Командира нашего пулеметного взвода уже неделю как убило». Но привел своего командира роты, и я ему все объяснил: «Его вины в этом нет!»

Просто я воевал в таких частях, где нам очень мало приходилось сопровождать пехоту. Мои бригады считались частями прорыва и должны были идти прорываться, захватывать новые рубежи. А там, где сопровождают пехоту, я не исключаю, что такое могло быть.

Вот когда мы только вошли в Германию, то примерно неделю расширяли плацдарм за Одером. Вот тут нам пришлось действовать в составе штурмовых групп: пехота, саперы, танки. Потому как самый маленький городишко, деревню немцы превратили в опорные пункты. А когда на пятки им наступаешь, артиллерия не всегда поспевала обработать, тут уж мы решали проблемы и взаимодействовали с пехотой. Но я всегда вспоминаю строчки из стихотворения Твардовского:

Пусть танкист красив собой
и горяч в работе,
а ведешь машину в бой —
поклонись пехоте.

И я этого правила всегда придерживался. Только раз согрешил.

В Карпатах однажды сложилась такая обстановка, что на дороге не разъехаться. Нам надо срочно догонять свою колонну, а впереди оказались две установки СУ-76. И одна из машин стояла на этой узкой дороге чуть под углом и ее ну никак не объехать. И я дал команду механику – «разверни его!» Они же маленькие, со слабенькой броней, а сзади сверху вообще только брезент. Он его сразу развернул и передком придвинул к горе. Я оглянулся, экипаж выскочил, кулаки нам показывают… Недостойно я, конечно, повел себя, но другого выхода не было.