Командировка

- Я устал.

Месяц плыл над нами, словно небесный соглядатай. А в моем мозгу, во всех его извилинах шла напряженная работа: что мне делать? Ясно было только одно: нельзя доставлять на крейсер груз, который там ожидали.

- Дима, - сказала Настя медовым голосом, прорезавшимся у нее в лучшие минуты наших отношений. - Милый, я вовсе не хочу с тобой ссориться. Ты доказал, что способен на решительные поступки - это мне по душе. Но я прошу, очень прошу: не мешай мне этой ночью.

- Ладно, - кивнул я.

- Вот, умница. У нас с тобой будет еще много ночей. А сейчас - греби. Пожалуйста!

- Знаешь что? Может, поменяемся местами? Ты ведь умеешь грести. А я отдохну минут пятнадцать - двадцать.

Настя смотрела на меня так, словно у нее были рентгеновские лучи вместо глаз.

- Ну хорошо. - Она поднялась. - Давай поменяемся. Но только на четверть часа.

Мы, сохраняя равновесие в качающейся шлюпке, шагнули друг к другу, и, прежде чем разойтись, я обнял Настю, а она быстро меня поцеловала. Прямо как в "Тамани", мелькнула мысль.

Весла в руках Насти зачастили. Минута за минутой истекали в тревожном молчании.

Ну, все! Надо действовать.

Я привстал, обернувшись к груженой корме, схватил одну из корзин с хурмой и выбросил за борт.

- Что ты делаешь? - крикнула Настя. - Сейчас же прекрати!

За первой корзиной последовала вторая. Настя обложила меня матом такое я слышал от нее впервые. Я работал быстро - третья и четвертая корзины с хурмой плюхнулись в воду. И я увидел...

Вот они - два снаряда. Два братика для Братеева. Аккуратненькие, не очень большие, не для главного, в общем, калибра, а для пушки-сотки. Хрен ты выпалишь из нее, Братеев!

Я схватил один из снарядов (он был довольно тяжелый) и отправил его в воду, где, как кувшинки, качались желтые плоды хурмы. Нагнулся ко второму снаряду, как вдруг резкий удар в спину заставил меня упасть на колени.

- Сволочь! - раздался Настин крик. - Я не позволю тебе...

Я попытался подняться, но она навалилась на меня, не давая встать. Несколько секунд мы боролись, шлюпка кренилась вправо-влево, зачерпывая бортом воду. Все же я был сильнее Насти, мне удалось отбросить ее, но она, разъяренная, как волчица, снова кинулась в бой. Шлюпка опасно накренилась...

Я проснулся в поту.

Ну и сны показывают в этом чертовом Приморске!

Сердце стучало, как дизель на больших оборотах.

Взглянул на часы: без четверти час. Скоро приедет Сорочкин. Я пошел в ванную, обмылся до пояса холодной водой. Вот так. Немного полегчало. Все же интересно было бы досмотреть сон до конца - перевернулась бы шлюпка? А-а, к чертям собачьим!

Я подошел к окну. На площади ветер выгнул, как парус, огромное полотнище "100-летию Октября - достойную встречу!". У киосков по-прежнему толпились люди, к одному тянулась длиннейшая очередь. Голубей на площади было, кажется, не меньше, чем людей, и они тоже были озабочены кормом. Один голубь, распустив веером правое крыло, ходил вокруг сизой голубки, делая круг за кругом.

Настя! - подумал я. Надо же присниться такой чуши, будто Настя участница заговора... опаснейшего путча... Вернусь в Москву - расскажу ей... Хотя - зачем? Она, чего доброго, обидится, рассердится... Не буду рассказывать.

А все же надо при случае спросить, не Братеев ли был ее мужем. Ох, так и вижу его высоко выбритый затылок... они поднимались по лестнице, и Братеев, впустив Настю в свою квартиру, кинул на меня насмешливый взгляд...

Впрочем, это был только сон. Бывают же такие сны - хоть роман с них пиши.

Стук в дверь - ну вот и Сорочкин, в джинсовом костюме-варенке. Лицо у него улыбчивое, желтые брови домиком.

- Вы готовы, Дмитрий Сергеич?

- Сейчас. - Я натянул водолазку, надел кожаную куртку. - А где, Валя, ваш бронежилет? - спросил я как бы между прочим.

- Бронежилет? - Сорочкин посмотрел удивленно. - У меня нет бронежилета, да и зачем он мне?

- Это я так... в шутку... Вдруг в вашем Приморске случится что-нибудь этакое.

- Вы интересно шутите, Лопе де Вега, - сказал Сорочкин.

Теперь удивился я:

- Откуда вы знаете, что я хотел носить это имя? Разве я вам рассказывал?

- Н-не помню. - Сорочкин замялся, смущенно улыбнулся. - Может, и рассказали... Между прочим, не думайте, что раз мы провинциалы, значит, не в курсе столичных дел.

- А-а, понимаю, - сказал я, пристально глядя на его юное лицо. - Три парки. Они сидят у палисадника и беспрерывно вяжут.

- Что еще за парки?

- Ну, по-гречески мойры. Они прядут судьбы людей и все обо всех знают. Вы узнали от них.

Сорочкин ухмыльнулся:

- Вы имеете в виду трех старух, которые вечно сидят и вяжут на улице Гоголя? Да они только и знают, что вспоминать старые латиноамериканские сериалы. Над ними посмеивается весь город.

- И напрасно посмеивается. Ладно, поехали.

Я потянул за ремень свою сумку, висевшую на спинке стула. И вдруг остолбенел: поперек сумки зияли три дыры. Она была словно прошита автоматной очередью.

Отяжелевшей рукой я медленно поднял сумку и показал ее Валентину Сорочкину. Он удивленно заморгал...

Мы уставились друг на друга, и между нами, как прозрачный занавес, опустилось молчание.