Командировка

Они вместе перекусили на этой лавочке, поболтали, посмеялись. Андрея как прорвало. Он все выложил доверчивой незнакомке: про себя, про отца-контру, про несправедливость жизни, про конец света.

Катя солила ему помидоры, сочувственно всплескивала руками, попискивала, потом солидно заметила, покашляв в ладошку:

- Подумаешь, документы вернули. Иди к нам на завод. У нас такие люди хорошие, сам удивишься...

И добавила некстати: - Это моя лавочка, я всегда тут обедаю.

- Хорошо, - сказал Андрей, - я запомню.

- Я побежала, пора. Больше, гляди, не плачь.

- Спасибо тебе!

Легко шагал домой Андрей Семенов. Новое сильног впечатление столкнуло груз с души. "Какая девушка, - ошеломленно думал он. - Как ребенок. Подошла, накормила. Все чисто, просто. Какая волшебная девушка".

Властные трубы любви прочищают голоса, прежде чем загреметь в полную мощь. Он еще не подозревал об этом. Пока он лишь с удивлением заметил, что в Москве - лето, жизнь продолжается и улицы полны смеющимися людьми.

Хорошие люди работали не только на Катином заводе. В школе, где учился Андрей, справляла должность завуча женщина средних лет, суровая, как ветер гражданской, с впалыми щеками, пробитыми, казалось насквозь, дырочками оспы, носившая редкую и смешную фамилию Сверчок-Разумовская. Это она, узнав от матери Андрея о случившемся, составила письмо-характеристику, заверила письмо у директора школы и у педагогов, учивших Семенова, и с этим письмом исходила все нужные инстанции.

Андрею пришел официальный вызов на экзамены.

Он был принят.

Любопытно, что тайный доброжелатель не смирился и год спустя снова сообщил в училище всю правду об Андреевом отце, присовокупив не без сарказма, что сесли приняли учиться сына такого человека, то, может быть, стоит поинтересоваться, кто у вас сидит в кадрах?".

Было комсомольское собрание второго курса, где Семенов еще раз подробно изложил свою историю.

Собрание приняло резолюцию о доверии курсанту Андрею Семенову. Присутствовал тут и безымянный человек в армейском кителе без знаков различия, он притулился в уголхе аудитории, издали поощрительно улыбался Андрею и один раз подмигнул, точно хорошему приятелю. Из-за него мой отец, выступая, сбивался, г ям л ил и неожиданно для себя высказал спорную, мягко говоря, мысль о том, что бдительность не должна быть ни близорукой, ни слишком дальнозоркой. Как раз после этой фразы из угла донесся зловещий смешок. Однако все обошлось.

Как много людей неизвестно для нас вмешиваются и решают нашу судьбу так же, как и мы, порой не давая себе отчета, влияем на чужие судьбы. Задумаешься, сколько ошибок надо бы поправить, а возвращаться назад нет охоты. Дай мне возможность все начать сначала, откажусь. Скучно и лень. Да и какой смысл? Ожившие надежды погибнут вторично, воскресшие дорогие образы заново канут в тьму. Это жестоко. Иное дело -влажные побрякушки воспоминаний, они всегда под рукой. Надоест перебирать и утешаться, пожалуйте на полочку до следующего раза.

Спустя четыре месяца мой отец, Андрей Семенов, в полном курсантском обмундировании, сияя пуговицами и сапогами, знобясь от декабрьской измороси, терпеливо поджидал на скамейке в скверике. Он Катю не забыл. Он вкус ее хлеба и помидоров помнил.

Она не пришла в этот раз. Может, скамейку поменяла? Может, в столовой обедает по зимнему времени? Все может быть. Если бы хоть фамилию знать.

В следующее увольнение, в пятницу, он стоял у проходной, старательно вглядываясь в текущий широкий людской поток. Конец смены. От напряжения слезились глаза, и ветер швырял в лицо осеннюю слизень. Он прождал больше часа, стоял, когда уже давно все вышли. Он приезжал пять увольнений подряд, и видение вытекающей из узкой щели дверей людской реки, темной и мрачноватой, постепенно мелеющей и сужающейся, преследовало его по ночам.

В шестой раз - был крепкий стеклянный январский день - он неуверенно вычленил глазами из толпы худенькую стройную фигурку и чуть не вскрикнул от радости. Он ее узнал, а она не узнала, и, когда он пробился к ней, расталкивая руками идущих, и дернул сзади за руку, она подняла глаза с тревожным изумлением. Но это было только мгновение.

- Надо же! - удивилась Катя. - Это ты? Приняли, значит?

Не отвечая, он за руку вытянул ее из течения в сторону, не выпуская руки, довел до скверика.

- Посидим, Катя.

- Да что с тобой, - смеялась она. - Опять есть хочешь? У меня ничего нет. Приходи завтра, принесу.

- Я пять раз тебя встречал, Катя.

- Здесь?

- Где же еще. Я не знаю, где ты живешь.

- Так я же в центральную проходную обычно выхожу. Там мне ближе. Надо же, какой смешной...

А тебе идет форма.

Тут он и высказался, не мешкая:

- Катя, я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Мама моя, милая, нежная, гордая, певучая мама

моя, как ты ответила? Ты не сказала, жеманясь: "Ах, мы так мало с вами знакомы"; ты не сказала: "Это так неожиданно, мне надо подумать"; ты не сказала:

"Ой, мне надо купить к ужину картошки"; ты не смалодушничала, не покривила душой, не мучила отца; порозовев от мороза и смущения, ты покорно шепнула: "Я тоже очень хочу быть твоей женой".