Командировка

Уже поступило по рации распоряжение — мне переселяться на рефрижератор 904, и вскоре пришел «омик». «Корреспондент готов?» — закричали оттуда. Мои вещи уже стояли наготове на нижней палубе, но корреспондент был совсем не готов к подкравшейся как-то неожиданно разлуке с «Марией Ульяновой» и переживал странную внутреннюю растерянность — вот как, оказывается, привыкаешь…

На флагманском рефрижераторе уже волокли на мостик ящик с ракетами. Вот одна, зеленая, взвилась в небо. За ней другая, красная. Медленно огибая флагман, ложится курсом на юг «Беломорский-28». Поравнявшись с нашей «трибуной», «Беломорский» дает протяжный гудок, в ответ над самым ухом приветственно гудит девятьсот четвертый, и Наянов кричит в рупор какие-то напутственные слова. Сколько в его жизни было таких разлук, а он машет вслед уходящему кораблю и опять что-то кричит уже без рупора. Несмотря на стужу, он почему-то без своего кожана, в одной меховой жилетке, ветер треплет концы шарфа, а мимо уже проходит танкер, «щепка с пятью кастрюлями»; отныне его уже никто так не назовет. Танкерам предстоит трудиться в только что осваиваемых районах, обслуживать тазовских геологов и новопортовских нефтяников, открывать навигацию на мелководных притоках заполярной Оби, и тут их мелкая осадка — незаменимое качество.

Последней уходит «Мария Ульянова». На ее мостике я вижу капитана, старпома Марка Дмитриевича, кока Ивана Алексеевича, юного матроса Толика Береснева, остальных… Марк Дмитриевич поднимает ракетницу, с «омиков» тоже стреляют, целый фейерверк повисает над полярным морем. Со стороны в переливающемся свете салюта двухпалубный лайнер сказочно хорош. Он плывет по притихшей воде, все тринадцать человек команды сейчас наверху, я почти слышу, как нежно и мелодично поскрипывают, сейчас верно, медь и красное дерево.

Может, думаю я, где-нибудь на зеленом плесе пригрезится нашему лайнеру тяжелый полярный вал, и вздрогнет он, будто от удара о привальный брус, змейкой скользнет по зеркалам отблеск прощального фейерверка. Сибиряки, берегите «Марию Ульянову». Последним приветом загорается огонек на корме, начальник экспедиции товарищ Наянов сам хватает ракетницу и самозабвенно, как мальчишка, палит в воздух, и когда поворачивается к нам, в его темных глазах медленно гаснут разноцветные искры.

После полудня стук в дверь. Тревога! Я вскакиваю: «Войдите!» В дверях вахтенный, Саша-боцман.

— Меня за вами послали. Начальник экспедиции просит наверх.

Значит, что-то нужно от меня? Лечу по крутой лесенке в рубку. Наянов сидит на своем обычном месте, аккуратно застегнутый, в ушанке с «крабом».

— Посмотрите на облака, — говорит он мне, — вглядитесь в очертания. Там можно найти и город, и самолет, и деревья, и конница идет в атаку.

Облака тянулись вдоль нашего борта плотной бледно-лиловой полосой, по верхнему краю щедро отороченные солнцем, и в их причудливом силуэте я действительно довольно быстро обнаружила и самолет, и город, и конницу, и еще громадного льва, возлежащего на мохнатой подстилке. Так вот зачем он меня звал — смотреть облака!

— Циро-стратус, — сказала наш «ветродуй» Валя Крысанова, не отрывая глаз от новой синоптической карты.

— Что, что?

— Циро-стратус, — так же равнодушно повторила наша синоптичка, — перисто-кучевые.

— Помню, я после училища плавал старпомом, — вступил в разговор капитан Реслакин, — и каждое утро в четыре часа, заступая на вахту, тоже мог подолгу любоваться красотой природы. А потом надоело, просто перестал ее замечать. Вам, корреспондентам, это, конечно, нужно, как фон.

— «Багряное солнце спускалось за горизонт»… Так? — подхватил ехидный второй механик Юра Смирнов.

Наянов не слушал. В просвеченной солнцем, ало дымящейся рубке он сидел на своем троне, как император, довольный тем, что может похвастаться своими владениями. И следующего же человека, показавшегося в дверях, он не замедлил одарить частью этих богатств.

— Погляди, Миша, на облака. Да нет, ты вглядись, вглядись. И деревню в садах увидишь, и дом родной, и коня, и телегу, и пушки в обозе.

Он гордился смуглыми в этот час берегами островов, которые днем были удивительно интенсивного оранжевого цвета, а некоторые — еще и в зеленых разводах и походили издали на разбитый согласно фантазии архитектора-озеленителя парк культуры и отдыха. «Это мох там такой, — с удовольствием объяснил он, — а то есть такие места богатейшие, где железо выступает на поверхность, и скалы от этого кажутся красноватыми». Он и впрямь хорошо изучил эти места — где только за восемнадцать лет не приходилось отстаиваться — и оспаривал представление об Арктике как о стране бесплодной и бесцветной; «а острова, а цветы, а облака!»