Командировка

Ужасно было не то, что она куда–то скрылась, а то, что не звонила. Значит, избегала говорить со мной, опасалась, что я заставлю ее немедленно явиться для объяснений. Вот уж точно сказано — гром с ясного неба. Ее исчезновение, и именно после нашего телефонного разговора, полного ласки и нетерпения, было столь нереально, что его можно было объяснить только какой–то умственной патологией. На этот раз подобное объяснение не принесло облегчения, более того, ее сумасшествие, как заразная болезнь, передалось и мне. В субботу с утра я поехал к своему приятелю Мише Воронову, соучастнику многих отроческих безумств; с ним мы пробыли весь день, поссорились, я наговорил ему столько обидного вздора, сколько может выдумать лишь не отвечающий за себя человек.

По дороге домой, в метро, я начал приставать к молоденькой девушке, видимо приезжей, абитуриентке, потому что вся сумка у нее была набита учебниками. Она слушала мои заунывные предложения с ужасом в глазах, но, наверное, посчитала, что в Москве так принято знакомиться. Иначе ночевать бы мне в милиции.

К утру в воскресенье, после ночи бреда, боль из левой руки переместилась обратно в плечо, спустилась кованым обручем в грудь и стеснила дыхание.

Я лежал на спине и ловил открытым ртом воздух, который еле–еле просачивался к верхушкам легких.

Как назло, телефон звонил беспрерывно — в этот день со мной решили дружески поболтать даже те, кто, как я думал, давно забыл мое имя.

Каждый раз я снимал трубку с замиранием сердца, а услышав не ее голос, извинялся, говорил, что болен, идет врачебный консилиум, и нажимал на рычаг. Целый день я с мазохистским рвением перемалывал наш прощальный разговор с Натальей, уверял себя, что, слава богу, это конец, продолжения быть не может, если я прощу ей такое издевательство, то буду самым ничтожным человеком, мокрицей, тлей, проще уж мне влезть на крышу и сигануть вниз головой с шестнадцатого этажа. Я говорил себе, что имел несчастье полюбить пустую, развратную женщину, и это случилось потому, что сам я подонок.

На самом донышке моей души, где–то под ребрами, таилась еще маленькая надежда: вот объявится Наташа и вдруг все неожиданно и хорошо разъяснится. Дешевый самообман — кроме несчастного случая, никакого устроившего бы меня объяснения быть не могло. Я бы хотел, конечно, чтобы она попала под машину, только вряд ли она попадет. (Сейчас припомнил любопытную деталь: утром в субботу, когда ехал к Мише Воронову, я ослеп, не совсем ослеп, как–то ориентировался, но не видел лиц, станций метро, газетных строчек, ничего.)

Наталья Олеговна позвонила в воскресенье, около девяти вечера.

— Здравствуй, милый! — тусклый голос, усталый.

Вернулась.

— Здравствуй, родная! — Я с огромным трудом высасывал остатки кислорода из комнаты.

— Я сейчас прибегу к тебе.

— Не стоит, у меня гости.

— Кто, Витенька?

— Родственники. Дядя, две тети — все собрались. Ты где была?

Она поперхнулась чем–то.

— Ой, Витенька, позвонила Люда, попросила срочно приехать. Я помчалась, а у нее, оказывается, брат погиб. В Загорске. Такой ужас — молодой парень, двадцать лет, попал под напряжение. Ну, мы сразу туда и поехали. Похороны, поминки — это ужасно, Витя! Я сейчас вошла в квартиру и прямо свалилась. Только и смогла твой номер набрать.

— В Загорске телефонов нету? Пятнадцатикопеечных?

— Ты пойми, Витя, милый…

Вот и объяснение. Вот оно!

— Тала! — позвал я, как мог, миролюбиво и спокойно. — У меня тут гости, сама знаешь… А ты ложись, отдыхай. Завтра я тебе позвоню. Хорошо?

— Может быть, когда они уйдут, я…

— Не надо. Я тоже чего–то устал. Спи спокойно.

— Как хочешь, Витя. Целую тебя!

— Прощай!

В понедельник подвернулась эта командировка.

За один день я все оформил, успел купить билет, забронировал номер и т. д. Вертелся как бешеный.

Быстрей, быстрей! Из Москвы, от наваждения. Прощай, Наталья. Прощай, прощай! Слава всевышнему, все я выдержал, все перенес и остался цел…

19 июля. Среда

Песенка моя не спета.

Я сравнительно молод, здоров, не отягощен семьей, вольная птица, десять раз отжаться на полу для меня не труд. Отжался и даже дыхание не сбил. Потом тридцать приседаний. Амосов считает, чем больше, тем лучше. А я ему верю, потому что с детства приучен верить солидным соображениям известных ученых. Так–то оно и легче жить. Сомнения — скорейший путь к неврастении.

За окном — утренний, свежий, южный город — полукурорт, пение птичек и аромат сиреневых сосен.

Божья благодать, полурай. В моем гостиничном склепе воздух наполнен звоном радужных предчувствий.

Как это я забыл про спасительное волшебство перемены мест, про целебный бальзам дальней дороги.

Насвистывая полечку, я разобрал чемодан, аккуратно пристроил на вешалку свой выходной костюм (зачем я его притащил?), навел порядок в ванной (действительно ванной, а не душевой, и ванна была вместительная, настоящая). Все эти хлопоты, и шлепанье босыми ногами по прохладному линолеуму, и собственный свист, и голоса в коридоре приятно бодрили, доставляя ощущение полной свободы, упоительного своевластия.