Командировка в лето

Глеб сглотнул.

– Так Ольгу… нашли?

Князь коротко кивнул.

– Вчера вечером. Менты. Я не хотел тебе говорить до похорон. Тебе лучше не видеть, что они с ней сделали… Лейла была мастером… в своем роде…

Ларин с силой сжал виски холодными, как сама смерть, ладонями:

– Что за времена… Что за сучьи времена… на хрена мы в них живем, а, Князев?!

Он поднял глаза.

Встретивший его взгляд был холоден и спокоен.

– Хватит истерить, Глеб. Ты знаешь, для чего. Теперь знаешь.

Салон первого класса был пуст. Глеб уселся у иллюминатора и стал смотреть в залитое косыми струями стекло. Рядом ворочался, вынимая из объемистой сумки бутылку коньяка и пластиковые стаканчики, неунывающий Художник. На следующем ряду аккуратно выключал мобильный телефон только что позвонивший жене Рустам. Они говорили по-чеченски, но по голосу друга Глеб понял, что дома у того все хорошо.

Это радовало.

А вот то, что Князь настоял на первом классе для Рустама, – не очень.

Испортит парня.

А им еще работать и работать.

Но Димка даже и слушать его не захотел.

Такого хрен переупрямишь.

Глеб был вынужден заткнуться.

Ладно.

Жизнь всё расставит по своим местам.

Всё.

И всех.

В аэропорту его встречали холодный снег с дождем и Скворцова с Кашиным. Ленка радостно зарылась лицом ему в грудь и тут же начала выговаривать, какая он сволочь, что не звонил. Такая наглая, отдохнувшая, загорелая сволочь.

Устроил себе, понимаешь, командировку в лето, а девушка тут – мучайся, переживай, вспоминай…

Хорошо еще, что Князев позвонил дяде Федору, сказал, когда они прилетают. А то вообще…

Глеб улыбнулся и посмотрел на Скворцову сверху вниз. Ленка подняла глаза и тоже улыбнулась.

Глаза у нее были заплаканные, но абсолютно счастливые.

Ларин прижал ее к себе и подумал, что уж эту женщину он точно никому и никогда не отдаст.

Пошли они все…

Самому надо.

Мое.

И точка.

…Дядя Федор что-то радостно бурчал насчет того, что все, хорош, они с Рафиком окончательно решили вопрос с руководством Канала по поводу его выпуска: «Счас тебе три дня на монтаж князевской поделки, потом выходные, а потом выходишь ведущим».

На 14 часов.

И чтоб никаких горячих точек, никаких командировок.

Разве что по собственному желанию. И в места типа Южноморска.

Чтоб возвращался с такой же веселой, загорелой, наглой рожей.

Он, дядя Федор, даже завидует…

Ларин не слушал.

Просто сгреб подмышку Ленку, схватил сумку, кивком попрощался с ребятами и решительно направился в сторону выхода, где прямо перед дверью утопал в косых плетях мокрого снега белый редакционный минивэн.

Очень хотелось домой.

В старое отцовское кресло.

Принять душ, сварить оглушительно крепкий кофе.

И просто посидеть в тишине, ни о чем не думая.

Чтоб мягко светила неярким желтым светом старая настольная лампа, а на старенькой тахте напротив, поджав длинные ноги, сидела Ленка.

И больше ничего.

Потому что таких дней, он знал, у него осталось очень и очень немного. Скоро, совсем скоро зазвонит телефон, и он услышит в трубке жесткий, требовательный голос Князя.

Но пусть это будет потом.

А пока ему до остервенения хотелось залезть Скворцовой под юбку прямо сейчас, на глазах у всего изумленного человечества.

Господи, ведь уже под сорок скоро мужику.

А все еще такой идиот…

Интересно, а Князя кто-нибудь ждет в Москве?

Любит?

Верит в его возвращение?

И о чем он думает сейчас, этот странный человек в громадном пустом санатории, в котором в былые советские времена останавливались чиновники рангом не ниже завотделом республиканского ЦК.

Да ну его в жопу…

Еще наговоримся…

Эпилог

Через два дня в Южноморске снова шел дождь.

Но уже не тот теплый ливень, как в тот день, когда улетала съемочная группа, а мелкий, колкий, холодный.

Такой мелкий, что как будто даже не дождь.

Так.

Взвесь.

Морось.

Температура тоже упала, градусов эдак до десяти.

По местным меркам – почти зима.

А что тут поделаешь?

Кавказ.

Капризы погоды здесь – явление более чем обыденное.

К тому же весной.

Одетый в армейскую плащ-палатку Князь снова сидел на пирсе под большим пляжным зонтом на складном брезентовом стуле и молча курил, уставившись куда-то за линию горизонта. Рядом с ним стоял все тот же небольшой пластиковый столик, на котором уютно расположились термос и прозрачная стеклянная кружка, вкусно дымящаяся какой-то красного цвета жидкостью.

Правда, на этот раз – не глинтвейном.

Чаем с шиповником.

Князю было холодно и промозгло.

И, что самое противное, точно так же холодно и промозгло было у него на душе. Думать совершенно ни о чем не хотелось и, более того, совершенно не хотелось думать о том, о чем следовало думать в первую очередь.

Дима оглянулся: на берегу, на пляже маялись под дождем двое охранников.

Хорошие ребята.

За него – в огонь и в воду, и вовсе не потому, что он им платит столько, сколько никто и никогда нигде не заплатит.

Хотя и поэтому тоже…

Неважно…

Какая разница. Верность людей все равно покупается. Просто кто-то берет плату идеями, кто-то – возвышенными чувствами, кто-то – удовлетворенным самолюбием, а кто-то – деньгами.

И каждый по-своему прав…

А чем ты берешь за свою преданность, Князь?

Не знаешь?