Командиры мужают в боях

Мне нравилось, что Иван никогда не похвалялся своей храбростью, не бравировал ею, зря не рисковал. Но уж если дрался, то на совесть. После одной из октябрьских ночей в Сталинграде о нем с восхищением и гордостью говорили во всей дивизии, хотя сталинградцев трудно было удивить геройством. А произошло тогда вот что. Ценой больших потерь фашистам удалось пробиться через боевой порядок дивизии и выйти к Волге. Часть войск, в том числе и наш полк, оказалась отрезанной от основных сил 62-й армии. Восстановить положение, уничтожить прорвавшихся к Волге выпало на долю роты Ивана Подкопая. Автоматчики дрались с таким упорством, с такой яростью, каких даже мне, человеку, провоевавшему всю войну в пехоте, не приходилось видеть ни до, ни после этого. По силе враг превосходил это подразделение примерно в три-четыре раза. Однако рота смело вступила в бой с гитлеровцами и уничтожила их. Положение было восстановлено.

Теперь тоже был октябрь, но как много переменилось с тех пор! Уже не оккупанты теснили нас, а мы гнали их прочь с нашей земли.

Под покровом ночи автоматчики начали переправляться через реку, чтобы вцепиться в кромку противоположного берега и дать возможность полку преодолеть водную преграду.

1-му и 3-му батальонам 39-го гвардейского стрелкового полка предстояло форсировать реку следующим вечером. Все было рассчитано и подготовлено заранее. Подразделения находились неподалеку от берега. Меня вызвал командир полка и назначил своим заместителем на том берегу, поручив координировать действия стрелковых батальонов и роты автоматчиков.

Перед нами простирался голый песчаный остров, плоский как стол, за ним — пересохшее старое русло Днепра и высокий, покрытый лесом правый берег.

Солнце близилось к закату. Я обдумывал, как лучше действовать, и очень сожалел, что со мною не было Нефедьева. Пришел почтальон и протянул мне письмо. Глянув на конверт, я увидел, что письмо из дому, от отца. После приветствий и пожеланий скорейшей победы шли строчки, которые резанули сердце недобрым предчувствием: «Будь, сынок, мужественным…» Так и есть! Отец писал: «Нас постигло горе, большое несчастье, виной которому война… Твой брат, наш дорогой Петя, погиб 18 августа 1943 года в боях с немецкими захватчиками и похоронен в городе Краснодаре. Воевал так же, как и ты, в гвардии. Ты должен отомстить за смерть брата, но не будь безрассудным, без толку не рискуй… Мы трудимся на колхозных полях и в меру своих сил помогаем вам. Наш колхоз сдал два плана хлеба в фонд обороны…» Дальше шли приветы и пожелания родственников, но это уже прошло мимо сознания.

Много смертей довелось увидеть за годы войны. Я терял боевых друзей и тяжело переживал их гибель. Но то, что теперь нет у меня брата, которому только в июле исполнилось двадцать лет, казалось невероятным!

Вспомнились детские годы. Когда родился брат, отец принес меня в комнату и посадил на сундук, покрытый домотканым рядном. На голове у меня был повязан платок, словно на девочке. А мне не хотелось быть похожим на девочку. Какая-то бабушка купала маленького в деревянном корыте, а он кричал, и бабушка приговаривала:

— Цэ будэ, Петя, Петушок…

Вспомнился сад и то, как мы с Петей по заданию дедушки рвали вишни. Каждый должен нарвать по ведру, тогда можно идти на пруд купаться. И вот Петя, стараясь дотянуться до самой макушки дерева, вдруг сорвался и упал головой вниз. Он лежал с закрытыми глазами, а я просил его открыть их и говорил, что он может идти купаться, а я нарву два ведра вишен. Но Петя не откликался. Тогда я с криком побежал в другой конец сада за дедушкой…

А вот перед глазами встал голодный тридцать третий год. Мать собрала вещи, которые имели какую-то ценность, чтобы идти в аулы к карачаевцам, за Кисловодск, и выменять немного кукурузной муки. Нас четверых она оставила в нетопленном доме и разделила лепешки с начинкой из крапивы на столько порций, сколько дней ее не будет. Но не успела мать выйти на окраину хутора, а мы уже съели первую пайку, потом принялись за следующую — и так, пока не осталось ни крошки. От голода мы все распухли… Потом была весна. Мы в огородной бригаде культивировали свеклу. Петя вел лошадь под уздцы (запретили ездить верхом), а я, уцепившись за чепиги культиватора, шел за ним. К обеду уже не я им управляю, а он мною. На целый день двести граммов хлеба из полусгнившей сои. А утром волк на лугу запорол жеребца, и вся бригада потрошила коня. Нарезали и мы с Петей мяса и побежали домой варить его. Положили два самана, с крыши сарая взяли камыш и стали топить. Есть так хотелось, что не успевали глотать слюну. Петя сказал, что, наверное, уже готово, и мы принялись уплетать полусырое мясо без хлеба. После у меня началась рвота, а Петя стоял с кружкой и просил:

— Вань, выпей, пройдет…