Командоры полярных морей

Просить о назначении к себе кого-либо комиссаром по своему выбору, конечно, было невозможно. Но и в этом мне посчастливилось провести назначение Шунько так, как будто в его выборе я участия не принимал. Останавливаться здесь более подробно на этом случае, хотя и обрисовывающем условия работы в обстановке того времени, пожалуй, не стоит, чтобы не удлинять изложения.

Наконец, насколько помню, в начале июля 1918 года я отправился с одним из своих эшелонов, на специальном поезде из товарных вагонов, из Петрограда в Архангельск, взяв от Кроми пропуск английского посольства, утверждавший, что руководимая мною экспедиция «полезна делу Его Величества, Короля Великобритании», и предлагавший всем союзным властям оказывать мне содействие. Из ассигнованного мне миллионного аванса, я взял с собой 800 000 рублей, секретно разделив их между несколькими офицерами, поручив им обдумать и доложить мне, кто куда спрячет деньги для перевозки, и запретив им говорить об этом даже друг другу.

Недалеко от Архангельска поезд был остановлен и обыскан красногвардейским пикетом; ни денег, ни английского пропуска пикет не обнаружил. Начальником пикета был некий Чайников, по виду типичный красногвардеец, увешенный пулеметными лентами, и только после переворота в Архангельске я узнал, что этот Чайников был тогда одновременно и агент английской Интеллидженс Сервис

В Архангельске атмосфера сгущалась со дня на день. По-видимому, большевики чувствовали, что готовится переворот. Шансы на успешное проведение моего дела падали. Местные коммунисты придирались к тому, что команда была мною подобрана в индивидуальном порядке, а не на бирже труда, как полагалось; требовали представления рекомендаций на каждого человека от коммунистических организаций и грозили всех арестовать, если я рекомендаций не представлю.

Мой следующий поезд-эшелон, погрузка коего заканчивалась, когда я уехал, задержался, вопреки моему приказанию, на два лишних дня и был остановлен в пути. По-видимому, угроза захвата Архангельска союзниками становилась все очевиднее и советской власти.

От ЧК приезжал на гастроли зверь-еврей Кедров-Цедербаум и наводил ужас, производя аресты и высылки. Офицеры подвергались безнаказанным нападениям и убийствам на улицах города. Демагоги, выслуживавшиеся перед красной властью, разжигали на митингах толпу, требуя крови и уничтожения «буржуев».

Капитан 2-го ранга Чаплин, руководивший подготовлением переворота, находился в Архангельске под именем английского полковника Томсона.

За эти дни, в доме бельгийского консула Ф.Ф. Ландмана, я познакомился и подружился с доблестным бельгийцем, комендантом Никозом, проведшим войну в Царской Ставке. Через Никоза я сблизился с французским лейтенантом, графом де Люберсаком, состоявшим на службе в союзной контрразведке.

1 августа 1918 года в Архангельске были получены сведения о приближении судов союзников с десантом. В Соломбале (военный порт Архангельска) собрался огромный митинг рабочих и краснофлотцев (вооруженных рабочих-коммунистов), снова раздавались речи о необходимости уничтожения офицеров и «буржуев», но охватившая большевиков паника была велика. И мы, и население провели ночь, полную тревожных ожиданий, но под утро узнали, что большевистские верхи и красногвардейцы, захватив наличность казначейства и разграбив кое-какие склады, бежали ночью на специальных поездах на юг.

Утром 2 августа Чаплин был объявлен командующим вооруженными силами, катер с офицерами обходил суда с приказанием поднять андреевские флаги. Вместе с андреевским флагом я поднял на мачте свой брейд-вымпел командующего отрядом судов и другой брейд-вымпел — старшего на рейде.

Так 2 августа 1918 года совершился в Архангельске белый переворот и закончился мой первый этап службы под большевиками.

Для охарактеризования условий жизни и работ в обстановке того времени, может быть, следует упомянуть о следующих фронтах.

Прибывший ко мне с докладом мой петроградский заместитель, капитан 2-го ранга барон Косинский не рассчитывал, что будет отрезан от Петрограда, с которым его связывали сложные заботы о семье. Этот достойный офицер, которого я знал еще в осажденном Порт-Артуре, не был посвящен в мои планы, приехал он ко мне с докладом по собственной инициативе. Его служебное рвение объяснялось частым в это смутное время слепым доверием к своему начальнику. В Петрограде осталась еще часть моих офицеров, и их участь меня тревожила.

Я склонялся согласиться на просьбу Косинского разрешить ему вернуться в красный Петроград, чтобы оставшиеся молодые офицеры имели руководителя в тяжелой обстановке. Но официально, порвав с Петроградом, оказавшись наконец по другую сторону фронта, брать на себя такое решение я не мог.