Комар живет, пока поет (Повести)

— Не беспокойтесь... какое-то количество билетов продано, — прочтя мои мысли, бледно улыбнулась она.

Опять какими-то темными лесенками мы вышли в зал. После привычной уже тесноты он поражал величием. Купеческий размах. Но задействованы были, почему-то, лишь уголок сцены и, соответственно, примыкающий к ней кусок зала. Все остальное было погружено во тьму. Спектакль еще до начала поражал. Три полосатых матраса — два стоя и один лежа — декорации спектакля. Поражаюсь мужеству пришедших — и пока еще не ушедших зрителей. Будь моя воля — я бы сразу ушел. На матрасы я и дома могу смотреть. Маргарита Феликсовна уже смылась... повернулся — а ее уже нет!

Приехал! На послабление жизни надеялся... тихую ласку. Не будет уже послабления тебе!

Начали хриплой музыкой... По ходу спектакля я все яснее понимал, почему Альбертыч не хочет общаться со мной. Все перевернуто! Второй акт шел почему-то первым, после перерыва — начало. Так что нелегко было врубиться, как говорит нынешняя молодежь. Все мужские роли исполняли женщины, и — наоборот... Но как-то все же дышала «расчлененка» — зал даже реагировал порой. Все же весь мой текст он не выкинул, и это сказалось. В конце даже похлопали — но на сцену почему-то не вызвали меня. Актеры, похоже, даже не знали, что я тут. Сурово! А я-то в сладком бреду представлял себе пьянку с актерами, ласки перезрелой премьерши... Жди! Главную женскую роль, как я прежде отметил, мужик исполнял!

Маргарита Феликсовна уже рядом юлила.

— Попробуем к Николаю Альбертычу зайти?

— А что — это так сложно?

Мучения, видать, еще не кончились мои.

— Нет. Просто — он против был вашего приезда.

Ну просто все тут полно тихой ласки!

— ...Зайдем.

Если кто-то думает, что меня можно извести — тот глубоко ошибается.

Мастер сидел перед телевизором ко мне спиной, и так и не повернулся.

— Николай Альбертыч! — моя фея робко произнесла.

Мастер не повернулся. В глаза Джорджу Бушу в телевизоре глядел.

— Автор... — пролепетала фея.

— А. — Не оборачиваясь, протянул мне руку через плечо.

— Простите, — жадно ладонь его ухватил, и бережно потянув на себя, вместе со стулом уложил его на мягкий ковер. — Извините!

Бесшумно вышел. Он, что интересно, так и лежал, не шелохнувшись. Зато Маргарита Феликсовна оживилась — впервые в ней зажегся какой-то огонь! Как девочка, выскочила вслед за мной, кудри растрепались ее, глаза сверкали.

— Что вы себе позволяете?!

Я молча уходил.

— Как я Вас понимаю! — уже на улице воскликнула она — ...Знаете — моя мать тяжело болела. Куда ж я могла уйти? Вот — впервые иду по улице... раньше только бегом!

— А что... было с ней?

— ...Возраст. Девяносто четыре!

— Сколько и мне!.. в смысле — отцу моему. И... уже все?

Кивнула.

— А он... еще ходит у вас?

— Да фактически нет.

— У нее тоже с этого начиналось... Памперсы?

— Да пока еще нет.

— Как же вы обходитесь?

— Да никак, пока что... придется купить.

— Берите английские.

— Хорошо.

Много батя застал: дореволюционные пеленки — и памперсы, двадцать первый век!

— Дальше очень быстро пойдет, — проговорила она.

— Что?

— ...Все. Дальше все очень быстро... начнет отказывать.

— Как?

— Увидите! Могу Вас до аптеки довести.

А я еще волновался, что приехал зря!

— А Вы... одна со всем справлялись?

— Да.

Зашли. Отоварились... Родным человеком оказалась! Купил две упаковки памперсов, громко шуршащих... Этот Попов везде найдет, что урвать!

— До автобуса еще долго... могу Вас по монастырю провести. Когда-то я там экскурсоводом работала.

Длинная многоарочная звонница. Могучий храм.

— А это что?

— Это театр у нас под открытым небом... Николай Альбертыч тут «Годунова» ставил... Вообще — постановки под открытым небом удаются ему...

Река уже гасла. Тянуло прохладой.

— Его даже пригласили в Казань, на праздник тысячелетия... помогаю сценарий писать ему.

— Казань?! А я там родился! А батя — работал там! Сорта свои вывел. На какой-то там доске высечен, говорят...

— Я Николаю Альбертычу скажу. Нам нужны персонажи... А то — он предложил им Ивана Грозного, а они говорят: «Нет».

— Батя вполне Ивана Грозного заменит... он Татарию от голода спас! Было бы здорово его привезти!

Памперсы громко шуршали. Убрать их некуда было. Но не в этом беда. Один мужик, скажем, телевизор вез. Но не в этом дело! Главное — что билетов не было, ни на один автобус! Они тут уже полные шли — из Пскова, Пушкинских гор. Касса даже не открывалась. Наконец я вышел прямо к автобусу, деньги протянул. В результате я делил кресло с огромным омоновцем, тот наваливался на меня дикой тяжестью... Только памперсы и спасали — между нами догадался их воткнуть.

...В Питере, что удивительно, сияли огни, люди вовсю еще гуляли. После темного автобуса было странно... видно, дню этому не суждено еще кончиться.