Комар живет, пока поет

Глянул я безнадежно на его текст… Наука! “Если в потомствах наблюдается большое разнообразие или между потомствами наблюдается невыравненность, то пересадки растений повторяются…” Безнадега! На лирические воспоминания, на чувства трудно его подловить… Не ловится! Помню, пытался я взять верную уж тему – как они с

Елизаветой Александровной сблизились в Суйде и были вместе потом сорок лет… Глухо!

“Ну что, – неохотно заговорил. – Помню, как она впервые появилась у нас. Было это в шесть утра перед конторой – на нарядах, где рабочих и технику распределяли…” – “И что?” – “Ну… первое время она нападала на меня… что я их отделу селекции картофеля мало выделяю техники и людей. Ну а я отвечал, что сорта Наволоцкого и Титова находятся на государственных сортоиспытаниях. Поэтому главное внимание – им…” -

“Все? Ну, а потом?” – “Ну а потом… я постепенно понял, что она неплохой специалист”. Все. Так что “на чувства раскручивать его” – бесполезно. Крепок дуб! Жили они при этом нормально. Помню, показал мне однажды свою статью в журнале, всю сплошь, как грядка морковкой, утыканную восклицательными знаками. “Что это?” – удивился я. “Да это

Лиза читала”, – простодушно ответил он. Так что какие-то чувства допускались! Когда Елизавета Александровна погибла (в старости левый глаз ее не видел, и с этой стороны и налетела машина), отец через некоторое время вдруг спросил у меня: “Как ты думаешь, мертвые еще слышат?” – “Не знаю. Может быть. А что?” – “Я тогда у остановки стоял около Лизы… но ничего не сказал”.

Стучит!.. Нет, отвлечь его может только запах обеда! Разогреваем

“тот еще суп”… Так. Ароматы, кажется, начинают достигать его ноздрей: стук машинки замедлился и прекратился вовсе. Я поднял крышку: отлично! Сейчас подаем. Обернулся – и обомлел. Он, сияя огромным своим “кумполом”, уже тут был, за круглым столом!

– Отец! Из-за тебя меня кондрашка хватит! Ты как оказался здесь? Эти твои “перелеты”… чреваты, если ты не понял еще!

– Я по стульям крался, – пояснил он, – за спинки хватался.

– Понял. Только ты больше так не делай.

Сидел. Сиял.

– Наливай, Нонна, – сдался я.

– Наливай, мамаша, щов – я привел товарищов! – усмехнулся он.

Мы молча, но шумно ели. Откинулись, наконец.

– Я сделал тут… важное открытие! – цыкнув зубом (капуста застряла), сообщил он.

Дня у него без открытия не проходит! Некоторые из них просто безумны!

– Отец! А ты не хочешь все-таки в больницу лечь?

– Не-а.

– Пач-чему?

– Помню, раз ходил я к врачу… перед войной еще, кажется.

– Но война-то давно прошла! Шестидесятилетие Победы, если не ошибаюсь, отпраздновали!

– Сказали мне номер кабинета. Нашел его. А там написано – доктор Гибель!

Отец захохотал.

– А уже после войны, кажется… Да! Алевтина послала, посоветоваться насчет лысины. Сижу, жду. И вдруг выглядывает доктор в халате. Лысый

– абсолютно! Кричит: “Следующий!”

Захохотал снова. Крепкие еще зубы у отца!

Все это, безусловно, мило – но еще одной такой ночи мне не пережить!

Мне и день такой трудно пережить. Знойный, неподвижный. Отец на своей теневой веранде мирно спит, подложив большие ладони под голову, улыбается во сне, как ребенок с рекламы памперсов. После бурной ночи имеет право и поспать. Это мне не положено – сижу в жаркой комнате с тяжелой головой, то роняя ее, то снова поднимая…

Не спать! Если еще и я засну – то кто нас, вообще, разбудит? И что с нами будет? В частности, со мной? Детектив “Тень дворника”, действие которого я прихотливо поместил в Одессу в безумной надежде пожить в этом славном городе летом, усыхает в связи с невозможностью посетить этот город, так же как и другие города нашей прежде бескрайней

Родины… Не спать! Единственно доступный для художественного воплощения субъект лежит на веранде и вытесняет своим пронзительным запахом и “Тень дворника”, и все остальное вместе взятое. Вот она, точка приземления, после всех моих полетов. Машинка как раз освободилась – давно мог бы это заметить. Заодно глянем, что он там настучал…

Новый устойчивый сорт дается большим трудом, терпением и еще некоторыми качествами, которые трудно объяснить. Я бы сказал прежде всего о широте и свободе взгляда, умении увидеть то, что все боятся увидеть, поскольку это противоречит общепринятым взглядам и лучше туда не смотреть. Но мне бог дал такую смелость, хотя многие, даже мои ученики, предпочитают называть это безумием. Я уже много раз мог остановиться на чем-то, открытом мной, а такого немало, заняться рекламой ценного открытия и выклянчивать награды, вполне заслуженные. Но мне каждый раз это становилось уже неинтересным, и неудержимо влекло новое, часто противоречащее прежнему. “Тебя бы на трех академиков хватило – вовремя только ты остановись!” – говорил мне Садчиков, мой ученик, ставший академиком и одно время возглавлявший белорусскую Академию наук. Из метода клонирования растений (рассаживания кустов из одного зерна, в результате чего оно давало до десяти килограммов зерен), из метода, который мы с ним придумали еще в пятидесятые и который имел чисто подсобное значение