Комбат

— Тебе, может, неловко? — спрашивала она. — Дай-ка я поправлю.

Осторожно вынимала из-под головы у него подушку, взбивала ее, снова укладывала его повыше, укутывала ноги. И ему казалось, что лежать гораздо лучше.

После каждого забытья он видел ее у кровати в одной позе. Она стояла, наклонясь к нему, и в глазах ее был испуг, даже ужас, сменявшийся облегчением и радостью, когда он открывал глаза. Когда он чувствовал себя лучше, легче, спокойнее, он беседовал с ней. Он все время помнил, что ей нужно было наказать непременно, и говорил, пока забытье не прерывало мысли. Потом, вспоминая, все ли сказал, обнаруживал, что упустил еще одно важное, и говорил снова. Она слушала его, не подавая вида, что некоторые вещи он повторял и дважды, и трижды, и четырежды.

Лишним ее не тревожил. Говорил о главном:

— Валенки нынче подшиты хорошо, на зиму хватит. А на тот год отдай каталю, что есть шерсти. Себе и Коле скатай. Вам на работу и в люди надо. Ванюшка пойдет в нынешних Колиных, подшить можно их будет. Рубахи мои и брюки все перешей ребятам. Мишино тоже не жалей, перешивай. Вернется — наживете. Участок весь распаши. Что посеешь, посадишь — все пригодится. От картошки глазки отрезай. В золе их обваляй да в подвал положи. На семена надо беречь…

Но если по утрам он мог говорить и долго, то уж после обеда разговор прерывался оттого, что силы оставляли его и все чаще повторявшееся состояние какого-то бреда уводило его в странный мир, где все путалось, мешалось… В такое вот время и пришла к нему Варвара — председательша. Села рядом, улыбнулась, заговорила:

— Ты чего же это подводить нас вздумал, а? Мы в правлении надеялись на тебя, а ты?

Он с трудом повернул несколько раз на подушке голову, и она поняла его состояние, замолчала.

— Не оставь их… — шепотом попросил он, прямо и испытующе глядя на нее.

— Да разве я… Что ты, дедушка Иван? — с обидой воскликнула она и хотела еще уверять его, но он перебил, сказав:

— Ну и ладно… Не обижайся… — и замолк, надолго закрыв глаза. Она уж подумала — уснул и хотела встать и тихонько выйти, но он, борясь со слабостью, думал: что же, что непременно хотел сказать именно ей, ожидая ее все эти дни? Вспомнил!

Вяло разлепились его веки, и Варвара услышала:

— Землю пашите как следует, а то исплачется земля, как нынче на угоре, чего от нее ждать?..

Она поняла, о чем он говорил. Угор вспахали вдоль по склону, и по весне по бороздам вымыло желтый песок. Песок этот и струйками, и наплывами испестрил землю, и урожай получился неважный. Она хотела уверить его, что сделает, как он велит, но он снова впал в забытье, и ей пришлось уйти.

Волнения и заботы не покидали его в эти дни. Не только Марья, не шел к нему и Гошка. Хозяйка его сказала, правда, что работает он не дома, и ему не сообщили о его болезни. Шли дни, Гошка не появлялся, и старик подумал: «Неужто, кроме последних стычек, и не жили до этого? Неужто озлился? А на что бы? Правду ведь говорил — понять должен. Ну как хочет…».

Но Гошка пришел. Был, как всегда, «на газу», весел. Присев к кровати и с улыбкой глядя на старика, весь во власти своего веселья, которое не могло понять чьего-то нерадостного, неулыбчивого состояния, Гошка закричал:

— Вставай, дедушка Иван! Теперь ли валяться? Да тепереча не лежать, а плясать надо! Немца-то поперли от Москвы! Как миленького! Улепетывает!

Услыша это известие, старик забыл свое состояние: толкнуло встать из кровати. Он дернулся, оперся руками о постель, но чуть только приподнял свое тело — и опять осел в подушки. Это даже не огорчило его. Он тотчас забыл о своем порыве. Другое, главное занимало его. В настойчивом, ждущем подтверждения взгляде Гошка увидел и понял очень многое. Он увидел во взгляде старика жгучее желание поверить, что сказанное им правда, и в то же время видел недоверие к нему, к Гошке. Он подумал, кем теперь является в глазах этого умирающего человека, и, наверное, в глазах других людей, и ему стало не по себе.

— Дедушка Иван… Дедушка Иван… — проговорил он не голосом, а всею своей кающейся душой. — Честное слово, правда! Честное слово…

Он приложил к груди обе руки и смотрел в глаза старика умоляюще.

— Сам утром в сельпо радио слышал. Сказали — измотали и пошли. Это наши, значит!..

— Слава тебе господи, — тихо проговорил старик, — слава тебе господи…

Гошка понял — дедушка Иван изнемог от своих чувств. Тихонько поднялся, чтобы не мешать, но старик снова вскинул на него глаза и спросил:

— А почты еще нету?

— Рано еще.

— А-а-а, — протянул старик, и Гошка увидел, как он сразу закрыл глаза и притих.

«Все, видать, письма от Михаила ждет», — подумал Гошка, отходя от него.