Комбат

— Я это, — ответил он. Варвара узнала его и отперла.

Есть бабы, которых замужество сушит, других красит. Варвара и в девушках не была обсевком в поле, но и подумать было нельзя, что станет она этакою красавицей бабой. Она стояла перед стариком в дверном проеме неприбранная еще с ночи, с растрепанными волосами, в расстегнутой кофте. Косы, закрученные на затылке как попало (только бы не мешали), ничуть не портили ее вида. Наоборот, густущие эти косы, не стянутые, как обычно, на людях в густой узел на затылке, еще больше украшали ее румяное, нежное, со сна свежее, без морщинок лицо, казавшееся каким-то девически нетронутым. Она выжидающе и встревоженно глядела на него, и, чтобы как-то вывести ее из этого состояния, он пошутил:

— Ну тя, Варюха, право. Ты такая стала, что хоть не гляди, — старика и то во грех ввести можешь…

Она вспыхнула, торопливо прикрыла кофтой грудь. Прошли в сени, и старик остановился.

— В дом непошто, ребятишки там, а у меня разговор с глазу на глаз.

— Ребятишки спят.

— И спят да могут слышать, так-то надежнее.

Было темновато. Но Варвара стояла против оконца, и он увидел, что она все не успокоилась. Знала она, что с пустым разговором старик не придет. С чем он пришел, что принес сказать ей? Хорошие вести стали редки, и она уже заранее пугалась узнать, не с мужем ли что случилось или не идут ли немцы.

«Да, ей особо солоно — председательше, — подумал старик, — на людях надо держаться молодцом, переговорить, об чем душа-то болит, тоже подумаешь с кем, а одной со своей душой — ой, как нелегко!»

— Ты чего же это перепугалась так, Варенька? — сочувственно и успокаивающе проговорил он. — Ишь, лица на тебе нет. Не бойсь, ничего такого нет. Что ты, голубушка?.. Прости, не подумал, что так вот сразу тебя растревожу… Просто переговорить с тобой пришел и все. Сядем-ка где-нибудь.

Она принесла скамейку, и они сели рядом.

— Не по делу у нас кое-что идет, Варя, вот что, — проговорил он.

Она знала, что оценок происходящего у него было всего две.

Если что-то делалось не так, он говорил!

— Не по делу все это идет.

Когда же все шло как нужно, он говорил:

— По делу все идет, по делу!

Немало он пожил на свете и хорошо знал, что, если с умом взяться, так изживется любое несчастье, сделается любая работа, какой бы непосильной и огромной ни казалась она вначале. И силы откуда брались, и беда была не так горька и страшна, если он видел, что все идет так, как должно идти. А если нет, руки опускались так, что и жизнь была не в радость.

Зная эту сторону его характера, она встревоженно спросила:

— Что же не по делу у нас, дедушка Иван?

— Не только у нас: не только ты промашку делаешь, я сам о себе задумался. На себя-то больше всего зло и берет. Вроде век не жил и не знаю, что если к морозам приготовишься, так тепло переживешь. А мы что? Война под бок подкатывается, а мы вроде выходит, и рады немцу.

— Что ты говоришь, дедушка Иван?!. — пораженная, воскликнула она.

— А что еще скажешь — если по делу так выходит? Кто-то об этом думает да делает, а мы что? Не дай бог, конечно, этого, а вдруг заявится немец и сюда? Что получится? Картошка в хранилище целехонька лежит, скотина на дворе колхозная вроде его и дожидается, хлеб в скирдах целехонек. Хлеб молоти, пеки, мясо жарь-парь, картошку вари — живи наслаждайся. Вот что выходит, если мы сложа руки ждать будем. Али не так скажешь?

Она знала больше его, знала, что так не будет, но сказать этого не могла и поэтому подтвердила:

— Так, дедушка Иван.

— Вот-вот, то-то и оно, что так, — с назидательною мстительностью за то, что так оно и есть, подчеркнул он, словно виновата в этом больше всех была именно она.

— Это я не тебе одной говорю, а и себе тоже. Живем и вроде ослепли. Дело ли?

— Не дело, дедушка Иван.

— Вот и я про то же хочу сказать. Сиди, говорят, не сиди, золотого яичка не высидишь. Заранее надо ко всему припастись. — Он замолчал и молчал так долго, что ожиданье переросло у Варвары в удивление, а потом и в тревогу, — что с ним такое: сидит, уронив голову, и молчит? Наконец, тихо, не поднимая к ней лица, он сказал:

— Ежели что, хлеб я сожгу.

Этот сдавленный, приглушенный шепот схватил Варвару за сердце сильнее всякого крика или стона.

— Дедушка Иван… — жалея его, невольно вскрикнула она и, соскользнув со скамейки, стала перед ним на колени, заглядывая ему в лицо.

— Сожгу! — жестко и твердо повторил он, и она поняла, что он все тот же: раз сказал, значит, сделает. Он снова замолчал и молчал долго, потом взял ее за плечи и сказал уже с прежней ласковостью:

— Что это ты, матушка ты моя, простудишься ведь? Вставай, вставай, сядь вот тут, сядь.

Она встала с пола и снова села рядом с ним.

— Ну вот и хорошо, — удовлетворенно сказал он. — Спасибо тебе за все… А теперь вот еще что скажу. Положиться на тебя можно? Сделаешь, что скажу?

— Сделаю, дедушка Иван.