Комбат по прозвищу «Снежный Лис»

За час до этого Шестаков получил радиограмму о том, что стрелковый полк, идущий к ним на подмогу, завяз во встречном бою с эсэсовским моторизованным батальоном. Никто не мог предугадать, когда прибудет помощь — так необходимая сейчас пехота.

Здесь, на холме, в темноте, среди траншей, капониров, разбитой немецкой техники, сапёрная рота с её огнемётами, магнитными минами, противотанковыми гранатами имела все преимущества перед «тридцатьчетвёрками».

Мобильные группы были вооружены 30-миллиметровыми гранатомётами, способными пробивать броню советских танков кумулятивными зарядами на расстоянии ста метров.

Шестаков предвидел ночную атаку и заранее распределил участки обороны. Большинство танков стояли на возвышениях возле капониров, готовые открыть огонь. Однако вместо атаки мог начаться артиллерийский обстрел сразу из нескольких точек. Поэтому танки были привязаны к своим укрытиям и не смогли отбить ночной штурм ещё на подходе немецких групп.

Сыграла свою роль и усталость экипажей, которые до этого толком не спали двое суток, хлебнули днём в честь успеха трофейного рома.

Всё это позволило немецким штурмовым группам прорвать в нескольких местах оборону и поджечь три танка. Но затем атака застопорилась. Отбил удар егерей младший лейтенант Зуйков, имея в распоряжении всего лишь отделение десантников и лёгкий танк Т-70.

Старший лейтенант Родион Соломин, недавно назначенный командиром второй роты, не жалел трофейных осветительных ракет и, хотя потерял одну «тридцатьчетвёрку», остановил взвод артиллеристов и сапёров. Он не дал им приблизиться к машинам и расстреливал мелькавшие тени из башенных пулемётов.

Трое сапёров проскользнули по узкому отсечному ходу. У них имелись огнемёт и магнитные мины. От «тридцатьчетвёрки» командира разведвзвода Бельченко Петра сапёров отделяло расстояние в полсотни шагов.

Лейтенант открыл огонь из пулемёта, но тройка сапёров укрылась в траншее.

— Командир, врежь по ним фугасом! — кричал заряжающий.

— Без толку, мёртвая зона, — отозвался старший лейтенант. — Бери автомат, гранаты и прикончи их сверху.

Сержант открыл люк, готовый выпрыгнуть из машины. По броне лязгнули пули, а огнемёт выпустил струю дымного пламени. В нескольких шагах от корпуса машины горела прошлогодняя трава, шипел и парил снег.

— Сожгут, гады! — охнул механик-водитель.

Бельченко, опустив ствол пушки до упора, надавил на педаль спуска. Шестикилограммовый фугас пронёсся над головой огнемётчика. Сильный динамический удар летящего со скоростью семьсот метров в секунду снаряда сбил сапёра с ног, переломив шейные позвонки.

Сержант-танкист бежал к отсечной траншее, стреляя из ППШ и не давая поднять голову уцелевшим сапёрам. Затем, выдернув кольцо «лимонки», бросил её в узкую траншею.

Гельмут, возглавлявший на этом участке атаку, выпустил очередь и ранил танкиста. Русского требовалось добить, однако магазин автомата опустел.

— Он бросил гранату! — кричал бежавший навстречу сапёр.

Они столкнулись с лейтенантом и оба застряли в узком отсечном ходу.

— Там граната, — в отчаянии повторил сапёр, и это были его последние слова.

Взрыв «лимонки» разнёс огнемёт, в баке которого оставалось литров десять горючей смеси. Выплеснувшись, она сжигала всё, что находилось вокруг. Через секунды взорвались несколько магнитных мин, завалив отсечный ход.

Сапёр был убит, тело его горело. Гельмут, пока ещё не чувствуя боли, кое-как выбрался из-под осыпавшейся земли. По камуфляжной куртке расползалось шипящее тысячеградусное пламя. Острой болью прожгло руку, затем спину.

Лейтенант, выкормыш гитлерюгенда, которому лично пожимал руку фюрер, извиваясь, стаскивал с себя куртку. Она расползалась вместе с френчем и тёплой нательной рубашкой. Гельмут догадался расстегнуть кожаный пояс с кобурой и запасными магазинами. Морозный ветер немного заглушил боль, но, взглянув на левую руку, лейтенант ужаснулся — она обгорела от кисти до локтя.

— Хильфе! Помогите! — звал на помощь лейтенант.

От такого зрелища мог потерять самообладание куда более опытный офицер. Гельмут же оставался, по сути, мальчишкой, прожившим короткую мутную жизнь. Мелькнули в памяти расстрелянные еврейские девушки, их обнажённые тела, которыми они пытались откупиться от смерти.

Кормой вниз уходил под воду огромный пароход. С бортов прыгали беженцы, матери прижимали к себе детей, а снаряды добивали судно и тех, кто пытался выплыть. Это было под Севастополем.

Гельмут вдруг остановился, почуяв опасность. На краю отсечной траншеи стоял низкорослый русский солдат с автоматом, рассматривая обгоревшего немца. Возможно, русский бы пощадил его, но разглядел на груди вытатуированную свастику.

— Фашист?

— Найн, — замотал головой Гельмут, выставив обожжённую руку.

Очередь опрокинула лейтенанта на дно отсечного хода, а русский солдат, сняв с запястья трофейные часы, убедился, что они не ходят.

— Сволочь фашистская, — бормотал низкорослый солдат из-под города Пскова. — Свастику на груди выколол и пощады просит.