Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

Однако при этом совалось в европейские дела, лезло на Балканы! Это всё равно как если бы Англия, вместо того чтобы забирать заокеанские необъятные плохо защищённые земли, лезла бы в Швейцарию, на Сардинию, на Сицилию.

Но нет, английское правительство всегда оказывалось достойно своей нации, тогда как наше не вмещало духа народа — самого величайшего, самого

творческого народа мира.

«Ни–и–икогда не соглашусь с его рассужденьями, — взволнованно протестовал доктор. — Однако же до чего он трогателен в своих заблуждениях! Какая любовь к России снедает его!»

— В детстве, в юности, — говорил Костарев со страстью, — меня изводила невзрачность российской провинции, её душащая мертвой тоской недвижность, невозможность в ней каких–либо открытий, приключений, подвигов. Как манили меня Кордильеры, Соломоновы острова, горы и равнины Тибета! Как хотелось мне быть до мозга костей мексиканцем или не знающим страха сикхом. Не исключительно ли это русская черта, доктор: находить любимые национальные типы и отождествлять себя с ними?

15

— Помните, доктор, в момент нашего знакомства вы заговорили о «небедных», как вы выразились, помещиках Костаревых? Именье под Инзой, о котором вы упомянули, принадлежало моему дяде. Я вырос в другом — победнее. Позднее унаследовал и его, и дядино.

В юности я уехал за границу, путешествовал, поездил по Мексике, побывал в Аризоне, в Клондайке. Двадцати трех лет уплыл в Южную Африку и воевал волонтёром на стороне буров против англичан. Когда армии бурских республик были разбиты, я ещё два года участвовал в партизанских действиях буров. Кажется, лишений натерпелся вдоволь, головой рисковал достаточно. Однако же как только возвратился в Россию, я почувствовал — переполнявшая меня энергия далеко не растрачена. Исходящее от этой земли нетерпенье электризовало меня. Но теперь я устремился не за моря, а в революцию.

Я вступил в боевую организацию анархистов, участвовал в экспроприациях, в актах террора. И лишь в девятьсот седьмом году с меня оказалось довольно. Я понял: отнюдь не великая революция надобна народу… Продав унаследованные именья, я купил в глубине Финляндии полтораста десятин леса с прекрасным озером, занялся разведением коров и рыбной ловлей. Женился на простой финской девушке, она родила мне четверых детей. Я был бы совсем счастлив, доктор, если бы не думал о том, куда Ход Истории влечёт Россию…

Потроша, коптя рыбу, сбивая коровье масло, я размышлял… Ход Истории

ещё не поздно обмануть. Направить колоссальную неистраченную энергию России не на самоё себя, а на Восток.

— Далась же вам география! — в сердцах воскликнул Зверянский.

— Ах, Александр Романович! Будь по–моему, Пудовочкин и тьмы ему

подобных разбойничали бы сейчас в пустыне Такла — Макан, а в вашем тихом Кузнецке некому было б бесчинствовать. Но и теперь ещё можно всё исправить. Именно для этого я год назад приехал из Финляндии, вступил в партию большевиков, сделался комиссаром красного отряда.

Если мой план удастся — о! Мы бросим против большевицкой идеи — идеи будущего рая — иную! Идею рая, до которого лишь несколько недель пути. Наши листовки, газеты, брошюры станут лгать о невиданном изобилии в Корее, в Монголии, Тибете. Мы мобилизуем всех художников, и они будут малевать картинки мужицкого счастья в тех краях. Мы сделаем упряжной лошадкой давнюю мечту русских мужиков о волшебной стране Беловодье. Не зря её искали на Алтае. А мы направим народ дальше: в Непал, в Лхасу, в Сикким!

Неверящих станем принуждать к движению жёсткой революционной властью. Тех, кто агитирует против, будем расстреливать как шпионов, пособников государств, которые сами хотят заглотнуть райские просторы.

«Что значит болезнь, — остро переживал доктор, — куда занесло! Но какое чувство!»

— Управитесь ли с расстрелами? — обронил он. — Поди, всех неглупых придётся… того…

— Это уж заботы Пудовочкина.

16

В пяти верстах от Кузнецка, на даче потерявшего имение помещика Осокина, собралось человек двадцать кузнечан. На крыше дома и в дубовой роще неподалёку засели наблюдатели, чтобы предупредить о приближении опасности.

Вечерело. Гости сидели в гостиной. Говорил начальник станции Бесперстов:

— На станции Кротовка, господа, безобразничала кучка красных. Кассира, понимаете, расстреляли, за ним — буфетчика. Взялись за тех, кто имел огороды, — связывали, били, заставляли сказать, где спрятаны деньги. Нескольких бедняг замордовали до смерти. Наконец население сговорилось: четверых заводил прикончили, остальных — под замок, в пустой пакгауз.

Послали делегатов в Самару, в совдеп: так, мол, и так, нет наших сил терпеть бандитизм… Явилась в Кротовку проверка. Арестованных выпустили, но из Кротовки удалили. Убитых красных признали «провокаторами». Кары никто не понёс.

— Это пока не понёс, — многозначительно заметил помещик Осокин. — А в недалёком будущем? Желательно бы поглядеть.