Комдив. Ключи от ворот Ленинграда

Хлопнув старшину по пыльному плечу – мол, приглядывай тут, – Величев, пригибаясь, пробежался вдоль траншеи, подбадривая бойцов. Пару раз пришлось перешагивать через ноги погибших – пока потери были невелики, но они… были. Он насчитал троих – и это при том, что их прикрывает ДЗОТ, пулемет которого лупит на расплав ствола, как говорится. А с той стороны дороги положение куда тяжелее. Пока мужики держатся, но если диверсанты подберутся к самым окопам да закидают гранатами, путь на противоположный берег окажется открыт. Одна надежда на тех восьмерых бойцов, что он на мосту разместил, в приказном порядке наказав до прорыва фашистов никак себя не демаскировать: броневика у немцев теперь не имеется, попадут под массированный ружейно-пулеметный огонь – залягут как миленькие. Конечно, один ДП долго всех не сдержит, но когда рванут бочки с бензином – мало никому не покажется.

Вот только они в этом случае останутся на западном берегу, поскольку отступать будет уже некуда, вплавь разве что.

– Тарщ лейтенант, вы б это, хоть каску надели, – внезапно обратился к нему один из красноармейцев, протягивая покрытый слоем белесой пыли шлем. Судя по всему, недавно принадлежавший кому-то из погибших. Секунду поколебавшись, Павел кивнул, надев протянутый ему СШ-40 – свой он оставил в блиндаже на той стороне, чтобы не всполошить противника раньше времени. А потом как-то не до того было. Так в фуражке и воевал, пока не потерял. То ли пулей сбило, то ли просто обронил – подобных подробностей сознание не сохранило.

Огонь немцев меж тем становился плотнее. Пули все чаще били в бруствер, разочарованно посвистывали над самыми головами, не позволяя бойцам прицельно стрелять в ответ. Верный признак того, что собираются атаковать. Пока их еще удавалось удерживать на достаточном расстоянии, не позволяющем забросить в траншею гранату, но долго это продолжаться не могло. Что происходило на правом фланге, Величев не знал, но стрельба там была не менее интенсивной, да и гранаты рвались все чаще и чаще – и с той стороны, и с другой.

Стрелявший из самозарядной винтовки в паре метров от Величева красноармеец неожиданно сдавленно охнул, мешком осев по осыпающейся стенке окопа. Лейтенант автоматически подхватил выпавшее из рук оружие, наклонился, собираясь помочь… и выпрямился. Помогать было поздно. Ефрейтор Ляликов – обостренное боем сознание внезапно подсказало фамилию, хотя в спокойной обстановке Павел вряд ли вспомнил, как его зовут, – был мертв, невидяще глядя на командира единственным уцелевшим глазом.

Шумно сглотнув, начальник гарнизона занял его место и несколькими выстрелами добил магазин СВТ, в котором оставалось еще пять патронов. Одна из пуль нашла свою цель, и пытающийся ползком сменить позицию диверсант дернулся всем телом, уткнувшись лицом в землю. Аккуратно прислонив самозарядку к стенке, лейтенант перебросил под руку автомат, но стрелять пока не стал, осторожно осматриваясь. Дальнейшие события произошли как-то очень и очень быстро: заметив боковым зрением движение, Павел дернул в сторону опасности стволом, выжимая спуск. «Дегтярев» коротко протарахтел, плюясь кургузыми цилиндриками горячих гильз, и приподнявшийся для броска гранаты немец дернулся, падая ничком. Но чем-то схожая с колотушкой для приготовления картофельного пюре (Павел еще не знал, что фронтовые острословы именно так ее и прозвали – «колотушка») осколочная М24, описав пологую дугу, шлепнулась точнехонько лейтенанту под ноги.

Несколько мгновений Величев завороженно глядел на гранату, утолщенная ближе к боевой части и торцу рукоять которой курилась дымком горящего замедлителя. Оказавшийся ближе остальных красноармеец, глаза которого в доли секунды стали размером с пятикопеечные монеты, инстинктивно отшагнул назад, но запнулся и сел на задницу, рефлекторно зажмурившись и прикрывшись винтовкой. «Семь секунд» – сверкнуло в мозгу. И Павел, не до конца осознавая, что делает, обхватил рукоятку, выбрасывая гранату из траншеи. Прежде чем раздался гулкий хлопок взрыва, прошло еще никак не меньше трех-четырех секунд.

– Встать… – обратился Величев к бойцу, не узнав собственного голоса. Слова с трудом продирались сквозь внезапно ставшее шершавым, будто наждачная бумага, горло. – К… бою… трус! Огонь!