Комдив. От Синявинских высот до Эльбы

Я, как командир дивизии, видя, как используется мобилизационный транспорт, не считал это нарушением дисциплины. Нельзя было отставать от удирающего противника и давать ему возможность закрепляться на удобном для обороны рубеже. Еще Суворов учил: «Нужно, невзирая на труды, преследовать неприятеля денно и нощно, пока истреблен не будет». За сутки части делали по 40–50 км, а ведь это было нелегко. Мы, командиры, прекрасно понимали это и не только не возражали против инициативы бойцов использовать гражданский транспорт, но и поощряли их.

На это, однако, совершенно иначе смотрел наш командир корпуса генерал Городинский, когда мы еще воевали в Латвии. Тогда нам тоже приходилось преследовать отступающие части противника кто на чем горазд, и благодаря этому мы не давали ему останавливаться и закрепляться. Городинский с 3–4 здоровенными солдатами с топорами выезжал вперед и встречал на маршруте части корпуса. По его приказанию солдаты совершали экзекуцию над всем транспортом. За разведкой двигались колонны полков. Впереди колонны, как правило, в карете, часто старинной, ехали командиры полков. Увидев на дороге командира корпуса, они сходили со своих карет и с докладом подходили к нему. Тот, приняв доклад, приказывал отвести карету в сторону от дороги и отпрячь лошадей, а затем, театральным жестом опереточного артиста указывая рукой на карету, подавал команду своим молодцам: «Руби!» Исполнители с топорами со знанием дела ретиво бросались к карете, которая под их ударами быстро превращалась в щепу. Городинскому, видимо, эта безобразная сцена доставляла радость: он весь сиял от приятного чувства исполненного долга, что пресек страшное зло. Однажды, стоя рядом, я произнес знаменитое гоголевское: «Александр Македонский — герой, но зачем же стулья ломать?» Городинский сверкнул на меня глазами, но не ответил.

Командиры полков и частей, взирая на сцену уничтожения средств передвижения, ждали, что после этого гром обрушится и на их головы, но Городинский, довольный совершенной казнью кареты, милостиво их отпускал. Понурив головы и наверняка испытывая чувство стыда за всю эту вакханалию, творимую большим командиром, они уходили догонять свои части.

Мои просьбы не лишать уставших командиров транспорта, с помощью которого они имели возможность немного отдохнуть перед боем и не отставать от своих передовых подразделений, на танках и машинах преследующих противника, были гласом вопиющего в пустыне. Не встречая с моей стороны поддержки, Городинский несколько усмирял пыл в моем присутствии и уже без особого вдохновения «рубил» все нетабельное, что встречалось в колоннах. «Рубил» он не только кареты и повозки, на которых сидели бойцы, уставшие от продолжительного преследования врага, но и велосипеды, которые использовались саперами, связистами и всеми, кому они были нужны. После очередного «наведения порядка в колоннах» на дорогах валялись груды искалеченных велосипедов — результат неуемной энергии трех верзил с топорами.

Городинскому не все и не всегда, надо сказать, сходило с рук. Был такой случай. Как-то он пропускал колонну медико-санитарного батальона дивизии, который следовал за войсками на табельных автомашинах. Ястребиный глаз командира корпуса выхватил из потока одну из грузовых машин медсанбата, в открытом кузове которой ехали медсестры, причем одна из них, сестра-хозяйка медсанбата, сидела в кресле. Остановив машину, Городинский приказал вытащить из кузова это кресло. Медсестры не догадывались, зачем это нужно, но исполнили приказание и стащили кресло на землю. Встав в свою любимую героическую позу, чтобы впечатление было еще более неотразимым, Городинский приказал: «Руби!» Сестра-хозяйка, услышав команду, во весь голос закричала:

— Дурак такой! Что ты делаешь?! Это ведь зубоврачебное кресло, казенное!

Городинский сразу опешил и от «дурака», и от своей ошибки, но, спохватившись, крикнул сестре-хозяйке:

— Пять суток ареста!

Продолжать начатую экзекуцию ему явно не хотелось, хотя кресло уже было испорчено топорами.

В тот же день на привале Городинский позвонил мне и приказал, чтобы я посадил сестру-хозяйку медсанбата на гауптвахту на пять суток.

— За какую провинность сажать хорошую сестру?

— За грубость, — ответил он.

— А как с креслом быть? Зубной врач остался без своего основного инвентаря, — ответил я командиру корпуса.

— Пусть командир медсанбата подаст заявку в санитарный отдел армии.

Да, подумал я, санитарный отдел будет выдавать кресла, а ты будешь их рубить.

Сестру-хозяйку я, конечно, не посадил, а Городинский после этого ни разу так и не вспомнил о неприятном инциденте. Он, как мне показалось, потерял интерес к этому «очень важному» делу.