Комдив. От Синявинских высот до Эльбы

С вокзала я направился прямиком в штаб округа. На улицах у громкоговорителей толпились люди, надеясь услышать ободряющую весть. Все надеялись и ждали, что вот-вот наступит переломный момент и наша армия даст врагу сокрушительный отпор. Правительственные сообщения не приносили ничего утешительного, и люди расходились с тяжелым сердцем.

— Что будет? Что будет? — тяжело вздыхали женщины.

В отделе кадров штаба округа меня направили в распоряжение командира 40-й запасной бригады полковника Торопчина. Когда я услышал эту фамилию, мне стало не по себе. Торопчина я знал еще начальником Томских курсов усовершенствования командного состава, где я работал старшим преподавателем тактики до назначения в 365-й стрелковый полк. Симпатий друг к другу мы не питали. На меня он производил впечатление человека ограниченного, сухого и замкнутого. Он мало считался с нами, преподавателями, а меня, как мне казалось, просто терпеть не мог за мои частые критические выступления.

Назначение в запасную бригаду к Торопчину было ударом ниже пояса. Я совсем пал духом. Этого я никак не ожидал. Я думал, что назначение в запасную бригаду связано с недоверием ко мне, и переживал это как незаслуженную обиду. Направляясь в штаб бригады, я представил себе, как встретит меня Торопчин, и твердо решил, что при первом удобном случае повидаю командующего округом и откровенно выскажу ему все, что накопилось в душе.

Торопчин, однако, принял меня приветливо, как старого хорошего знакомого. Я был приятно удивлен, настроение поднялось. Мне стало даже стыдно, что я так плохо о нем думал, а он оказался не мстительным человеком.

Назначен я был в запасной стрелковый полк заместителем командира по строевой части. Полк был большой, около 7000 человек личного состава. Два-три раза в неделю мы формировали маршевые батальоны численностью в 1000 человек и отправляли на фронт.

Командиром полка был полковник Никулин, прекрасный человек, очень спокойный и скромный. За все время работы он ни разу не повысил голоса, со всеми был вежлив и ровен. На общем фоне постоянной грубости, прочно укоренившейся в армии как обязательный атрибут командирской требовательности, он выглядел человеком, к которому не липла никакая грязь.

Первые несколько дней работы в полку Никулин приглядывался ко мне, но, увидев, что я быстро освоился с делом и работаю с душой, предоставил мне полную свободу, не опекая и не вмешиваясь в мою работу. За всю свою многолетнюю службу в армии я редко видел командиров, умеющих полностью доверять своим подчиненным и верить в их способности, как это умел делать полковник Никулин. Такое отношение окрыляло меня, я чувствовал прилив сил и с нарастающей энергией и необыкновенным наслаждением выполнял свою работу.

Часто приезжал к нам Торопчин, проверить, как идут дела, и оставался доволен. Это был уже совсем другой человек по сравнению с тем, кого я знал в Томске, менее самонадеян и всегда любезен со всеми. Уезжая, крепко жал нам руки и, показывая Никулину на меня, с отеческой гордостью говорил: «Мой воспитанник!»

Работы было много, но настоящие трудности ожидали нас впереди. Настали дни, когда на фронт надо было отправлять ежесуточно по одному, а иногда и по два маршевых батальона. В это горячее время, которое тянулось около месяца, нам почти не удавалось спать. Москва крепко нажимала на штаб округа, и мы понимали, что план отправки маршевых батальонов на фронт, несмотря ни на что, должен быть выполнен точно.

Чтобы не «промахнуться» в этом деле, командующий округом решил возложить ответственность за организацию этой работы на одно лицо, с непосредственным ему подчинением. Выбор пал на меня, как имеющего уже некоторый опыт.

Меня вызвали в штаб округа и представили командующему.

— Я доволен вашей работой, — сказал командующий, — но вижу, что многие вмешиваются и мешают вам работать. Поэтому я решил назначить вас старшим и ответственным за всю работу по формированию и отправке маршевых батальонов. Вы будете непосредственно подчиняться мне. Можете по своему усмотрению использовать офицеров штаба округа. В случае надобности, обращайтесь прямо ко мне. Ясно?

— Так точно, ясно, — ответил я.

— Есть ли у вас вопросы ко мне? — спросил командующий.

Я решил воспользоваться благоприятным моментом.

— У меня есть личная просьба, товарищ командующий. Я очень прошу вас, после того как справлюсь с этой работой, отправить меня на фронт.

И тут же рассказал ему о своем отце и в связи с этим мучившими меня сомнениями.

— Ничего отрицательного о вас мне не известно, — сказал он и, взяв телефонную трубку, попросил кого-то зайти к нему. Через несколько минут в кабинет вошел начальник Особого отдела округа.

— Вот т. Владимиров обратился ко мне с просьбой отправить его на фронт, — сказал ему командующий, указывая на меня, — и в то же время он сомневается, окажут ли ему доверие драться за Родину. Есть ли у вас компрометирующие данные и что вам известно об отце т. Владимирова?

Начальник Особого отдела взглянул на меня и, немного подумав, ответил: