Комедиантка

Янка поняла: с этими кончено навсегда. Но мысли заняты были уже другим; началась репетиция. И хотя Янка собиралась репетировать вполголоса, она не могла удержаться от того, чтоб не играть по-настоящему.

Янку раздражало, что все вокруг на нее смотрят. Куда она ни поворачивалась, она обязательно встречалась с кем-нибудь взглядом. Ей казалось, что в глазах — насмешка, с губ готово сорваться ироническое замечание. И Янка, разволновавшись, то вдруг давала волю своему темпераменту, то невнятно бормотала слова роли.

Майковская перешептывалась с Зажецкой и смеялась без стеснения, выражая свое мнение о Янкиной игре. Янка нервничала, выход ей не удавался, и Топольский несколько раз заставлял ее повторять все сначала. Она знала, что все это значит, и не принимала близко к сердцу ни насмешки Мели, ни придирки режиссера. Она продолжала играть, и, несмотря на волнение, играла так, что постепенно вокруг воцарилась тишина, никто уже не смеялся и не паясничал.

Помощник режиссера ходил из кулисы в кулису, потирал руки и бормотал:

— Хорошо, но мало еще пафосу, слишком мало!

— Но ведь она уже кричит, а не говорит! — съязвила Майковская.

— Моя дорогая! У вас бывают конвульсии на сцене, но вас из вежливости никто в этом не упрекает, — ответил ей Станиславский.

— Не так! Вы что, ветряную мельницу изображаете? Кто же так руками размахивает? — придирался режиссер.

— Не конфузьте ее, это же первая репетиция! — заметила из кресел Цабинская.

— Ходите по сцене как гусыня! — раздраженно бросил Топольский.

— Очень подошла бы для прачечной! — прошипела Меля.

Несмотря на то, что Янка готова была расплакаться от обиды, она не позволила себе выйти из роли и ни на минуту не потеряла самообладания.

Когда Янка закончила, Цабинская торжественно поцеловала ее и громко, так, чтобы могла слышать Майковская, стала хвалить:

— Поздравляю, милая, вы отлично сыграете эту роль!

— Отработайте только детали, — советовал Станиславский.

— Это же репетиция! А у меня в голове уже готовый образ.

— Теперь у нас есть настоящая героиня и по красоте и по таланту! — нарочито громко сказала Росинская.

Майковская бросила на нее уничтожающий взгляд, но промолчала.

Янка чувствовала себя такой счастливой и доброй, что готова была обнять весь мир.

Через два дня должно было состояться представление. Это время было самой светлой полосой ее жизни. Она радовалась как ребенок.

— Наконец-то! Наконец-то! — шептала она в упоении. Кончится нужда, кончатся унижения!

Янка думала, что ей тут же предложат несколько ролей. Дав волю воображению, она видела себя уже на вершине, она была в земле обетованной — краю великих страстей, о котором она не переставала мечтать, в том мире, который являлся перед ней плеядой героических личностей ослепительной красоты, где царила гармония между мечтами и действительностью.

С улыбкой вспоминала теперь Янка о днях нужды, с которыми отныне прощалась навеки. Перед загипнотизированным взглядом поблекло все, даже Владек. Тысячу раз повторяла она роль Марии. Часами просиживала перед зеркалом, работая над мимикой, с нетерпением ожидая желанного дня.

Ночью она засыпала не сразу. Сидя на кровати, Янка представляла себе переполненный зал, первые ряды кресел, заполненные журналистами. Она слышала ропот публики, видела восторженные взгляды; вот она выходит на сцену и играет… Уже засыпая, еще и еще повторяла с воодушевлением Янка слова роли. Наконец, измученная, она впадала в глубокий сон. Но до нее и во сне долетал знакомый гром рукоплесканий и крики:

«Орловская! Орловская!»

С этой улыбкой она засыпала и с нею же пробуждалась, чтобы снова мечтать.

Янка продала все, что можно было продать, лишь бы лучше одеться для роли. Весело смеясь, она гнала от себя Владека, когда тот мешал ей.

А в долгожданный и решающий день, накануне генеральной репетиции, Цабинский отобрал у нее роль и отдал Майковской. Интрига и зависть сделали свое дело. Топольский пригрозил, что заберет половину актеров и немедленно выйдет из труппы, если Цабинский не передаст Майковской роль Марии, и директор уступил.

Это была месть за Котлицкого.

Удар пришелся в самое сердце, Янка чуть не потеряла сознания: ноги подкосились, она зашаталась, чувствуя, что театр начинает кружиться, что все вместе с ней погружаются в черную ночь. Взглядом, в котором была невыразимая боль, обвела она присутствующих, надеясь найти поддержку. Но для актеров это было лишь веселым зрелищем, с животным злорадством кретинов наблюдали они за ее страданиями. Отовсюду сыпались едкие насмешки, и это обрушилось на ее душу еще одним ударом. Грубый смех стегал Янку кнутом, человеческая подлость душила свою жертву. Она стояла молча и неподвижно, с огромной болью в сердце, которое, казалось, разрывалось на части, облившись кровью отчаяния.

Янка с трудом нашла в себе силы спросить:

— Почему я не могу играть?

— Не можете, и баста! — коротко ответил Цабинский.

И тут же выбежал из театра, опасаясь какой-нибудь сцены. Ему было жаль Янку.