Комедианты

— А чему же случиться? Я была уверена, что отец твой выкинет какую-нибудь штуку! Хочет делать по-своему и сказал мне на ухо, что барчонок приехал только покупать каких-то там лошадей, так чтобы ты не выходила туда, а только я одна. Кто ж это видел — так принимать молодого человека? Все испортит. Впрочем, что мне до этого! Делайте себе, как хотите, я умываю руки. Как себе постелит пан ротмистр, так и выспится.

И обиженная, недовольная Бжозовская стала ходить по комнате, поправляя медленно наряд и волосы и заглядывая в зеркальце, висящее на стене.

Франя, не совсем довольная, но с покорностью дитяти, которое любит отца и слепо ему верит, приняла приказание ротмистра; она одевалась, но, услышав от Бжозовской о распоряжении, уселась в кресло и, хотя зарумянившись немного, немного расстроенная, прислушиваясь к разговору, который доходил к ней с крыльца, продолжала шить начатый стихарь в церковь. Бжозовская все ходила и ворчала:

— Старики не должны и мешаться в эти дела, а предоставить их нам. Кто это видел — девушку прятать! Славный расчет! Впрочем, что мне до этого? Знаю только, что как уедет графчик, я вымою голову ротмистру. Пускай себе делает, что хочет! Посмотрим, как он распорядится?

Франя молчала, не вмешиваясь в рассуждения панны Марианны. Бжозовская продолжала ворчать:

— Не спросил меня, не посоветовался! Шах! Мат! Ни с того ни с сего — пускай не выходит! Почему? Потому что тот будто для лошади приехал? Ну, так что ж? Обыкновенно, не скажет прямо: я приехал понравиться панне Франциске! Ну, да мне что до этого, пусть себе делает, как ему приснится.

— Моя дорогая Бжозося, — заметила наконец Франя, — отец, конечно, обдумал уже, что делает.

— А, приснилось ему! Барчонок, разумеется, не знал, что сказать, и выдумал, что ему сивка понравилась, что он хочет ее купить. Кто же этого не понимает! Старые штуки! Отец сейчас принимает это за чистую монету и говорит мне: если он приехал к сивке, то только сивку и покажу ему. Толкуй с ним! Ну, видел ли кто что-нибудь подобное?!

— А, может быть, это и хорошо, — ответила Франя. — Если не к нам, а к сивке только приехал, зачем же мне выходить?

— Да ведь это даже и не учтиво! Кто же это видел — прятать в каморку дочь, словно мужицкую невесту!

— Так хотел отец, что делать, Бжозося! Не скрою от тебя, я бы с удовольствием вышла поболтать и посмеяться; но ведь с ротмистром, знаешь, по-солдатски: надо исполнять, что приказывает.

— Э, это нам, душечка! Но не тебе! Ты его, если захочешь, на волоске поведешь. Но делай себе, что хочешь, я не хочу тебя бунтовать; хотя уверена, что он ничего не сказал бы тебе, если б ты даже и вышла.

— Но мне, моя Бжозося, и не следует слишком заискивать, если он не к нам, а к сивке приехал.

— О, уж вы оба с отцом затянули какую-то больно мудреную песню! Тяните себе, как хотите, я больше ни во что не вмешиваюсь. Пойду только — распоряжусь полдником и руки умываю.

И в самом деле, Бжозовская вышла.

Курдеш сидел на крыльце, отлично притворяясь, что и не догадывается, зачем приехал граф; лошадь была выведена, и разговор шел о лошадях. Ротмистр, необыкновенно предупредительный, вежливый, занимал ясновельможного графчика, не заикаясь ни о себе, ни о дочери, а распространяясь только о лошади. Превозносил высокие качества породы сивки, ее матери, бабки, отца и деда, ее сестер и братьев и поднимал ценность сивки до высоты баснословной.

Сильван, в чрезвычайно неловком положении, вертелся как в кипятке, ежеминутно поглядывая искоса, не увидит ли где Франи, и не смея спросить о ней.

Сивка стояла перед крыльцом, и старый конюх, с усами до ушей, служивший некогда в конфедерации вместе с барином, искусно показывал ее, бегал с нею, вдруг пускал, останавливал ее, поднимал ей голову и неимоверно расхваливал ее. Ротмистр, заговорив прежде всего о сивке, не давал разговору отклониться от лошадей и, словно из рукава вытряхивая все новые подробности и сведения, так и ловил своего гостя, чтобы не дать ему никакой возможности переменить разговор.

Бжозовская несколько раз прошла через сени, поглядывая искоса на Сильвана, и, видя его пасмурным и скучным, пожимала только плечами и шептала про себя:

— Нет никакого сомнения, его оттолкнут. Впрочем, как себе хотите, я умываю руки! Ни во что не мешаюсь! Так, вот именно, у него лошади на уме! Бедный молодой человек!

— А затем, — кончил ротмистр, — куда прикажете, граф, вести лошадь: в Дендерово ли или в конюшню?

— Как же? Пятьдесят, ни гроша меньше, это последняя цена? — спросил довольно равнодушно Сильван.

— Я доложу вам, граф, сударь ты мой, — сказал Курдеш, — что за ее бабку, ухо в ухо такую же, я взял с прусского майора, который ездил ремонтером, восемьдесят червонцев и вдобавок еще панталоны и кафтанчик зеленой кожи, которые мне очень понравились у него. Правда, что штука эта мне не удалась, потому что немец, хоть и казался на вид человеком хорошего сложения, был тонок, как комар, и ни в его штанишки, ни в его рукава, похожие на дудку, влезть я не мог. Мать сивки служила мне лет восемнадцать до того обстоятельства…