Комедия войны (ЛП)

«Вы, остающиеся в живых, вы, стоящие на ногах! Думаете ли вы о лице того мира, который я хороню? Страшитесь ужаса, который ждет меня в могиле». В такие минуты в голову приходят заклинания.

Ее стало раздражать презрение, переполнявшее меня.

Странная смесь ясности и пренебрежения, жесткости и жалости заполнила комнату с опущенными шторами, с убогой обстановкой, насыщенной запахом пыли и туалетной воды. Слова и жесты выдавали меня. Я хотел проявить иронию, но получалось грубое зубоскальство.

Я хотел вздохнуть, но из моей груди вырывался стон.

В конце концов я махнул рукой на самого себя. Ведь впереди все равно турецкий пулемет.

Я встал, порылся в карманах шинели и бросил на постель пятьсот франков.

Она схватила их, как самая обыкновенная проститутка. Она оказалась чрезвычайно обижена тем, что я больше ничего не потребовал от нее. Так не поступают. Если уж заплачено, следует забрать весь купленный товар.

Желчь разливалась во мне, мы начали одеваться, сохраняя напряженное и неловкое молчание.

Расставаясь, я обнял ее, поцеловал в губы так, что она почувствовала и то, что не утолены мои желания, и то, что я неожиданно кое-что понял. И я оскорбил ее:

— Шлюха! — сказал я, — я отдал тебе все мои деньги.

У меня даже не на что напиться сегодня вечером. Я еду в Турцию. Когда турецкий пулемет прострелит мне брюхо, мое проклятие настигнет тебя.

Она опустила руку в сумку, чтобы подать мне милостыню, но я исчез.

Больше я ее не видел. Я покинул поповскую гостиницу, куда она мне звонила. Это позволило мне свободно наслаждаться Марселем. Есть в жизни вещи, которыми можно наслаждаться только без женщин.

У меня снова завелись деньги: я добыл их у Байи, в ожидании нового перевода из дому. В тот же вечер я напился и с тех пор уже не расставался с алкоголем. Это тянулось несколько лет. Так вышел я из юности и вступил в жизнь.

Стремление напиться возникало у меня от ощущения непоправимости. Горечью были напоены все мои переживания молодости.

Наша жизнь в Марселе наладилась. Правда, каждый час мы могли ждать отправки, но пока что нас не трогали. Я находил унтер-офицеров, которые за плату соглашались выполнять за меня мои служебные обязанности. Сам же я по целым дням шлялся то с семейством Байи-Верфель, то с моими уголовными.

— «Он женат на дочке моей жены», — сказал мне один из них о другом. — Мы живем в Клиньянкуре. Хотя и не имеем права оставаться там, но работать-то ведь надо?!.

— «Сержант, ты — славный паренек», — сказал мне другой уголовный. — У тебя есть деньги. Это то, что нам нужно. Мы уж постараемся, чтобы тебе не докучали во взводе.

Я ходил со своими уголовными в злачные места. Я платил за выпивку и давал им денег на женщин.

Но они были не такие люди, чтобы платить женщинам: они быстро вошли с ними в сделку.

Полк совершенно растворился в Марселе. Жизнь в порту отличается особыми чертами. Порт нисколько не похож на города, населенные рабочими, крестьянами или буржуа. Он напоминает монастырь или гетто. Марсель был полон негров, китайцев, индусов, левантинцев, странных людей, которые родились между двумя тропиками от неизвестных родителей. Наш полк затерялся в этой толчее. Наконец, настал момент, — это было как раз во время обеда, — кто- то крикнул, что полк уходит. Мы заторопились и догнали его на улице.

Весь полк оказался пьяным. Люди шагали к гавани, шатаясь самым скандальным образом.

Солдаты завалились спать на угольные кучи. Позади одной такой кучи мадам Верфель целовала Байи, в то время как господин Верфель считал ворон.

Мои уголовные церемонно беседовали с двумя девицами, которые на минуту вырвались из своего заведения.

Я был одинок.

V

Все эти дни, просыпаясь по утрам, когда горнист играл зорю, я думал, что вот, мол, жизнь определилась. Я чувствую росу у себя на лице. Холод пробрался в палатку, и я окоченел. Но стоит встряхнуться, и я чувствую прилив молодой крови.

Вот это жизнь для молодого человека.

И товарищи у меня есть. Впрочем, не надо преувеличивать. — Я слышу, они ноют!? Они мне не товарищи.

Наконец, началась жизнь, к которой я стремился, осуществлялась моя мечта.

Моя мечта? О чем именно мечтал я? Прежде всего о природе. Это вполне понятно — всю жизнь, до самой мобилизации, я задыхался в большом городе, как в мешке. Но в сущности я не хотел чувствовать себя одиноким на лоне природы. Ну что ж, здесь нас три тысячи, но три тысячи мужчин. У меня и времени не хватает тосковать о женщине. Я на время избавлен от половых излишеств городской жизни. Я могу сосредоточить свои мысли, я могу действовать.

Мне нравится быть среди этой толпы. Все растворились, смешались в ней. Я предпочитаю находиться в толпе чужих людей, чем быть с другом, который может меня задеть. Я не хочу, чтобы кто-нибудь привязался ко мне навсегда, как и сам не хочу привязываться к кому бы то ни было. Я хочу встречать много разных людей, чтобы каждый из них раскрыл мне какую-нибудь сторону моего я. Если я буду все время с кем-нибудь одним, то передо мной откроется только одна сторона, и я натру себе рану, как лошадь упряжью.