Комендантский час

Иван Александрович постучал сильнее, потом еще. За дверью закончилась передача о Горьком и начался концерт Александровича.

– Так мы до вечера колотиться будем. Видимо, Григорий Яковлевич давно уже ушел. Ты, Сережа, сбегай за дворником или слесаря приведи, жалко же дверь ломать.

– А зачем, – сказал Белов, – замок здесь английский, давайте я в окно влезу и открою.

– Я тебе влезу, ишь жиганское отродье, – раздался за спиной голос.

Данилов оглянулся. Около них стояла старушка.

– А я смотрю и думаю, не к квартиранту ли моему гости. Вроде военные. Значит, к нему. Он спит, всю ночь дежурил, теперь не добудишься.

– Правильно, мамаша, – сказал Степан, – мы к Григорию Яковлевичу, к нему самому.

– С работы, что ли, или так, друзья?..

– Мы из милиции, – прервал ее Данилов, – вы уж откройте скорее, дело у нас к вашему жильцу срочное.

– Ну, если казенная надобность…

В маленькой прихожей было три двери.

– Вон там его комната.

Данилов дернул за ручку, дверь была закрыта изнутри.

– Вы постучите, он спит.

– У вас есть второй ключ?

– Да там задвижка…

– Степан, ну-ка попробуй. – Данилов достал наган. – А вы бы к себе в комнату пошли, – повернулся он к испуганной старушке.

Полесов отошел на шаг и ударил плечом в дверь. Створки разошлись, комната была пуста.

Когда-то один из учителей Данилова, старый оперативник Покровский, говорил, что жилище может многое рассказать о характере человека. Иван Александрович бывал в квартирах, на которые наложила отпечаток человеческая индивидуальность. Сколько он их повидал за время работы в угрозыске! Всякие видел. Но были и такие, как эта: здесь вроде ничего не говорило о характере и склонностях хозяина. Убогая, старая мебель, пустой шкаф, под кроватью чемодан с грязным бельем.

– Позови Игоря, найди понятых, и начинайте обыск, – приказал он Полесову, – а я пойду с хозяйкой поговорю.

Иван Александрович постучал в соседнюю комнату и скорее догадался, чем услышал, о приглашении войти. Хозяйка сидела в углу под иконой и, глядя на дверь, быстро крестилась. Маленькая, седенькая, с жидким пучком волос на макушке, она была похожа на добрую, ручную белую мышь, увидевшую кота.

– Да чего вы испугались-то, – приветливо улыбнулся Данилов. – Полноте. Ваше имя-то как, отчество?

– А ты, поди б, не испугался, если бы к тебе такие ловкие пришли? Имя мое Нина Степановна.

– Вы успокойтесь, мы вам ничего дурного не сделаем. Мы же из милиции.

– Вам видней, уважаемый. – Хозяйка опять перекрестилась. – Вам видней. Вы молодые, грамотные, значит. Зачем старуха-то вам?

– У нас к вам никаких претензий. Мы вот к жильцу вашему.

– А я ему говорила, ох говорила: ты человек, мол, военный, откуда продукты-то берешь? Одному столько не дадут.

– Какие продукты?

– Да всякие: и мука у него, и сахар, и мясо. Он говорил: родственники привозят. Значит, из-под Москвы. А я все равно не верила. Что это за родные такие, чтобы сахару привозили три мешка, сухофруктов тоже мешок, консервы опять же.

– А где он это держал все?

– Да на чердаке. Потом к нему его барышня приезжала. Тьфу. – Старуха закрутила головой. Слово «барышня» она проговорила нараспев, с презрением. – Крашеная такая, кольца золотые. Она где-то по торговой части работала. Воровка, наверное. Я вот вчера пошла карточки отоваривать, а продавщица мне подушечки…

Старушка говорила долго и все не по делу. Но Данилов не перебивал ее, он много на своем веку свидетелей видел, они были разные. Из одних слова приходилось тащить словно клещами, другие, наоборот, говорили много и охотно, часто о вещах посторонних, но в их рассказе, словно в пустой породе, иногда мелькало и очень важное. Поэтому он слушал Нину Степановну внимательно, иногда сочувственно кивая.

– Он мне, знаете, и говорит, – продолжала старуха, – время, дескать, сейчас голодное, а людям жить надо, питаться. Может, кто и у вас есть, кто всякие камешки там или золото на хорошие продукты обменяет. Я ему говорю: такими делами отродясь не занимаюсь…

– Ну зачем же так, Нина Степановна. Мы ведь кое-что все же знаем, например о том, что вы ему помогли.

– Да господи, святой крест, начальничек, нет на мне ничего. – Старушка выпалила это быстро и замолчала, словно поперхнулась.

Стоп. Где же он ее видел? Глазки эти маленькие, словно буравчики. Пучок волос… Хотя нет, не было у нее тогда пучка. Маленькие руки с круглыми ладошками и короткими пальцами. Где? И фраза эта: «…начальничек, нет на мне ничего». Так тихие квартирные хозяйки не говорят. Они больше о карточках и распределителях.

И он вспомнил, вспомнил эти ее руки. Они сгребали золотую пыль из-под ювелирных тисков. Выглядела она тогда полнее, и голос у нее был хриплый от ненависти, а потом в Гнездниковском, МУР тогда находился там, она крестилась на портрет Дзержинского.

– Да, Нина Степановна. Годы идут, а замашки остаются старые. Нехорошо знакомых не узнавать.

– А я тебя, Данилов, сразу признала, – сказала вдруг старуха совсем другим голосом. Сказала и словно выпрямилась. – Поседел ты, а все такой же. Орел. Молодым тогда был, жалостливым. А сейчас, видать, заматерел. Дай, что ли, папироску.