Комендантский час для ласточек

Скала нависла над нами, как выдающийся вперед подбородок легионера. Черный, горячий, как негритянская подмышка, коридор — и мы в крепости. Как лунатики, бродят по внутреннему дворику одуревшие от жары краткосрочники, экскурсовод-кубинец с полным потным лицом силится объяснить что-то, но никак не может выговорить по-русски слово «средневековье». Странное оружие, чудом уцелевшие флаги, позеленевшие монеты. Деревянный Христос с каплями деревянной крови в молельне. Портрет пиратки с русалочьими волосами, в белых бриджах и с карабином, еще дымящимся от выстрела. Блеск моря всюду гонится за мной, зрачки поражены им сквозь щели бойниц, глазам больно, как будто я смотрю на нетронутый снег на берегу Березины; и я уже не знаю, существуют ли на самом деле каменный провал колодца с металлическим кружевом креста над ним (крикни вниз что-нибудь! ну крикни же! чей чудный голос тебе ответит?), полновесные, похожие на арбузы, пушечные ядра, чернокожая невеста в белейшем наряде, шлейф ее пышного платья несут двое негритят, мальчик и девочка, ради удобства прикрепив его к обручу; из-за этого невеста внутри обруча вынуждена мелко-мелко перебирать ногами рядом со своим, цвета безлунной ночи, женихом. Возможно, их предки, вечность тому назад привезенные сюда из Африки в трюме корабля, вот так же озирались, вглядываясь в каменный остров, во-о-он он, справа от крепости, там был когда-то рынок рабов (отсюда перевес чернокожего населения над белым в ориентальной провинции Кубы), — но с тех времен все перемешалось в одном, готовом вот-вот взорваться тигле: наскальная живопись и компьютерная графика, плащаница Христа и гуманитарные простыни хосписов, пот конкистадоров и продукты распада стронция-90, быстро вянущие, как человеческая жизнь, садики Адониса и апельсиновые рощи острова Хувентуд, набранные жирным шрифтом передовицы «Гранмы» и каббалистические знаки, которые чертят на стенах цитадели ветер и время, солнце Сантьяго-де-Куба и снег Беларуси, Сатья-Юга и железный век... Когда химическая реакция, наконец, произойдет, и все завертит небывалый смерч, я не смогу выбраться из этой космической воронки, так и буду с безумной скоростью носиться по кругу, как мотоциклист на потеху публике носится по вертикальной стене балагана. Тогда, Рейнальдо, разыщи меня снова, как ты уже сделал однажды, преодолев тысячи морских миль, — разве не для того, чтобы вызволить меня из моего стерильного, как нелюбовь, девичества, в котором я изнывала, опутанная страхами и комплексами? Помоги мне найти себя. Спаси меня от меня самой. Ответь мне: чего я хочу на самом деле?

Быстро осматриваем последний зал. Один элемент экспозиции явно выпадает из общего стиля: огромные, милитаристского типа ботинки с высокой шнуровкой. Неужели романтические корсары пересекали Атлантику в такой небайронической обуви?

— Это ботинки Команданте, — голос экскурсовода дрожит от волнения. — В них он с группой компаньерос сражался за свободу Кубы.

Меня душит неуместный смех. Он лезет изо всех пор моей кожи, как дикая растительность из каждого квадратного сантиметра земли под этим очумевшим солнцем. Гид испуганно оглядывается, муж больно стискивает мне запястье.

— Не могла держать за себя! — будет выговаривать мне потом Рейнальдо (когда он злится, неправильность его русского языка становится особенно очевидной). — Что подумал этот люди? Кого я привез на Кубу?

— Неужели не понимаешь, какой это идеологический кретинизм: поместить ботинки вашего дорогого Команданте в музее пи-ра-тов! Аналогия напрашивается сама собой. Я думаю…

Эх, напрасно горячилась, только вегетатику свою, и без того измученную, добивала.

— Мине пливать, что ты думаешь, — грубо оборвет Рейнальдо. — Когда думаешь, старайся молчить!

Отсюда, из маленькой лагуны у подножия скалы, цитадель еще больше напоминает догоревшую свечу. Склоны сплошь поросли древовидными кактусами, прямыми, как свечи; зато их кривые боковые побеги похожи на изувеченные пальцы раба, терпящего пытку. Узкая полоска песка, омываемая волной, не позволяет пальме, заламывающей руки, броситься со скалы в воду. Aгуа мала, прозрачная медуза, колышется в воде; по берегу ходит одинокая тень — ловец осьминогов со своим доисторическим оружием. Подхваченный длинным железным крюком и выброшенный на песок осьминог неожиданно оказывается отвратительным куском сырого багрового мяса.

А знаю ли я, собственно говоря, человека, лежащего на песке рядом со мной, от которого зачала и родила ребенка, человека, с которым собираюсь быть рядом hasta la muerte —до смерти? И что я о нем знаю?..