Комерс: Тем, кто не дожил

Как-то раз ко мне ближе к ночи заехал Марков, тоже пустой. И предложил побомбить на «Волге» – благо немного бензина в баке еще оставалось. Паша к этому времени нас покинул, сварливо намекая, что за два месяца безденежного сидения у меня дома работодатели ему должны, – чужие финансовые проблемы к зарплате отношения не имеют. Алиса сделал гораздо более сильный ход и устроился, к моему изумлению, прапорщиком в ФСБ. Больше я о нем ничего не слышал.

Должен признать, что идея бомбить была неудачной просто по определению. Сами посудите: начало зимы, темень, в черной «Волге» мрачно восседают здоровенный мордоворот с бритой башкой и явно неславянского вида субъект с трехдневной щетиной. Лично вы в такой экипаж сели бы?.. Вот именно. Тем не менее на Жукова какие-то смельчаки нашлись. Причем с недурным заказом: отвезти их до Никольской, а потом обратно. Два довольно приличного вида юнца, причем, что немаловажно, оба довольно щуплые. Денег предложили с большим запасом.

Правда, некий стрем нарисовался очень скоро, мы его просто не заметили. Парни объявили, что денег у них нет, но на Никольской они быстренько толкнут какое-то золотишко – в чем-де главный смысл поездки и заключается.

Тормознули на Моховой, после чего один клиент побежал куда-то по Третьяковскому проезду, оставив второго в залог. Третьяковский тогда не был главным гламур-стритом столицы, а в тогдашних мутных ларьках действительно можно было купить и продать все, что угодно.

Да, именно что угодно. В чем мы немедля и убедились. Непонятная возня на заднем сиденье: «Блин, куда баян запропастился?»

«Баян», если кто вдруг не в курсе, – одноразовый шприц. А на Никольской, у аптеки № 1, как раз располагалась крупнейшая в Москве точка, где круглосуточно торговали наркотой (и торговали чуть ли не до нынешних времен). В общем, в пассажиры нам попались торчки.

Краб как «главный по рамсам» счел, что молодые люди «в своем праве». Это была еще одна ошибка – и, пожалуй, главная. За то недолгое время, пока машина ехала по пустому ночному городу от центра до Полежаевской, ширнувшиеся красавцы превратились в полнейшее ничто.

– «Черный», – уверенно определил Сашка. – Голимый опиат, а нормального герыча на точке ночью не возьмешь.

Химические подробности меня интересовали в последнюю очередь. Пассажиры реально не вязали лыка, а на вопрос о деньгах или молчали, или хихикали. Не шмонать же их, да и вообще ситуация не сахар: два упоротых до невменяемости наркомана за спиной.

Проблемой оказалось даже извлечь их из машины: вылезать из тепла на мороз клиенты явно не собирались. Пришлось применить силу и банально выгрузить их пинками на заснеженный газон. Где они, невзирая на холод, и прикорнули: ни ходить, ни стоять уже не получалось. Наградив чертей еще парой пинков (просто для самоудовлетворения), мы, матерясь, двинули обратно.

И сделали по пути последнюю ошибку: решили еще немного побомбить, хотя можно было догадаться, что после такой феноменальной везучести лучше не выпендриваться и ехать ко мне спать. За что и поплатились.

На подъезде к «Белорусской» наконец-то закончился бензин. Денег нет, запаса в канистре нет, бензоколонка всяко не ближе километра. Краб сделал попытку остановить добрых ночных автосамаритян, но ничего не вышло: машин на Грузинском валу в два часа ночи практически не было, да и вид его не располагал к общению. Проклиная собственную судьбу и гадских наркош, мы пешком двинулись на Беговую отсыпаться.

А наутро объявился Иванов.

Часть третья В порядке взаимных расчетов

Вексель на три миллиона

Женю (или, как все его чаще называли, Евгения Эдуардовича) Иванова я знал еще по университету, не раз бывал у него дома. Несмотря на посконную фамилию, внешность он имел до анекдотичности семитскую: крупные черты лица, высокий с залысинами лоб, вечно спутанные космы черных волос, борода, грустный взгляд из-под очков с большими диоптриями, перманентная сутулость плюс склонность к пространным заумным речам. Ко всему этому, само собой, сугубо меланхолический темперамент. В общем, классический такой еврейский интеллигент, прямо из анекдота. Отец – доцент-филолог, специалист по чувашской литературе (четвертушка чувашской крови передалась и сыну, но на фенотипе никак не сказалась), мать умерла еще в годы учебы.

После универа Женя угодил на два года офицером в армию – и, в силу «еврейского счастья», попал в Сумгаит аккурат к началу тамошних кровавых событий. Это несколько способствовало омужествлению (как и регулярные картографические экспедиции на Урал и в Сибирь во время учебы), но интеллигентность отнюдь не искоренило.

Пару лет после армии Иванов отработал в какой-то научной конторе, после чего подался в бизнес. Чем именно он занимался, никто из знакомых понять не мог: Эдуардыч бурчал под нос умные слова, из которых можно было лишь сделать вывод, что занятия у него серьезные и шибко интеллектуальные.