Комический роман

Этот ужасный беспорядок стольких лиц и стульев, перемешавшихся между собою, надо было долго распутывать. В то время, когда над этим старались и когда самые милосердные стали между Багенодьером и его двумя неприятелями, послышался страшный вой, будто бы исходивший из-под земли. Кто это мог быть, кроме Раготена? И действительно, когда судьба начнет преследовать несчастного, она преследует его всюду. Стул бедного карлика стоял прямо на половице, прикрывавшей жолоб игорного зала. Этот жолоб всегда находится посредине, как раз под веревкой.[330] Он служит для отвода дождевой воды, и половица, которая его покрывает, поднимается, как крышка коробки. А так как годы приводят к концу все вещи,[331] то и половица в игорном доме, где представляли комедию, сильно сгнила, и подломилась под Раготеном, когда изрядного веса человек придавил ее собой и своим стулом. Этот человек попал одной ногой в яму, где находился весь Раготен, — его нога была в сапоге, и шпора колола Раготена в шею, что и заставило его бешено завыть, отчего — не могли понять. Кто-то подал этому человеку руку, и в то время, когда он стал вытаскивать ногу из ямы, Раготен укусил его за ногу так сильно, что тот подумал, будто это змея, и испустил крик, который заставил вздрогнуть того, кто ему помогал, и из страха выпустить руку. Наконец этот последний пришел в себя и опять подал руку человеку, который не кричал уже больше, потому что Раготен больше его не кусал, и потом оба вместе вытащили из-под земли маленького человечка, который едва только увидел дневной свет, как стал грозить всем и особенно тем, кто смотрел на него и смеялся. Он замешался в выходящую толпу, замышляя что-то очень славное для себя и очень гибельное для Багенодьера. Я не знаю, Каким образом Багенодьер примирился с двумя братьями, если только так было, — по крайней мере, я не слыхал, чтобы они после этого что-нибудь сделали друг другу. И вот это-то помешало некоторым образом первому представлению наших комедиантов перед именитой публикой, находившейся в то время в городе Мансе.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, которая не нуждается в заглавии

На следующий день представляли «Никомеда» неподражаемого Корнеля,[332] Эта комедия[333] восхитительна, по моему суждению, и представляет собою одно из тех произведений этого превосходного драматурга, в которое он более всего вложил своего и в котором более всего обнаружил богатство и величие своего гения, придав всем лицам благородные характеры, различные у всех них.

Представление ничем не было нарушено, и, быть может, потому, что Раготена не было на нем. Не проходило дня, чтобы он не навлекал на себя какой-либо беды, чему столь же способствовали его самохвальство и его неистовый и самонадеянный характер, сколь и несчастная судьба, не дававшая ему до сих пор никакой пощады. Человечек проводил время после обеда в комнате мужа Инезильи, лекаря Фердинандо Фердинанди, полководца, сказывающегося венецианцем, как я вам уже говорил, лекаря-алхимика[334] по профессии, а говоря откровенно — большого шарлатана и еще большего обманщика. Ранкюн, чтобы несколько освободиться от назойливости Раготена, которому обещал помочь влюбить в него мадемуазель Этуаль, уверил его, что этот лекарь — большой чародей и может заставить и самую благоразумную женщину в одной рубашке бегать за мужчиной, но что подобные чудеса он делает только для особых своих друзей, в скромности которых он уверен, потому что уж попадал в беду, содействуя своим искусством знатнейшим вельможам Европы. Он посоветовал Раготену употребить все средства, чтобы войти к нему в милость, что, он уверен, будет для него нетрудно, потому что лекарь — человек умный и легко может полюбить человека умного; и если уж кого полюбит, — ничего не пожалеет для того. Похвали только или уважь гордого человека — и заставишь сделать все, что захочешь. Совсем иной — терпеливый человек: им управлять не так легко, и опыт показывает, что кроткий человек, который может благодарить и когда ему отказывают, лучше доводит до конца то, что он предпринял, чем тот, кто обижается на отказ. Ранкюн уговаривал Раготена на что хотел, и Раготен тотчас же пошел уговорить лекаря, большого чародея.

Я не буду вам пересказывать того, что он ему говорил — будет достаточно, что лекарь, который был предупрежден Ранкюном, так хорошо играл свою роль и так отрицал, что он чародей, что заставил того еще более этому поверить. Он пришел к нему после обеда, а у того стояла на огне колба для какой-то химической процедуры, — в этот день он не узнал ничего определенного, и потому нетерпеливый мансенец провел ночь очень скверно.