Комический роман

Свернуть нельзя было ни влево, ни вправо, потому что с обеих сторон была глубокая трясина. Возчики, желая сделать пакость, так быстро подошли к повозке и так сильно заорали, что лошади шарахнулись от страха и, оборвав постромки, бросились в трясину. Дышловая лошадь повернула влево, колесо завернуло под повозку, и она опрокинулась. Раготен надулся от спеси и ярости, закричал, как бесноватый, на возчиков, и думал, что можно проехать справа, где, как ему казалось, было сухо: он хотел нагнать возчиков, которым грозил своим карабином, чтобы заставить их свернуть. Он двинулся, но его лошадь так сильно увязла, что все, что он мог сделать, это поскорее бросить стремена и спрыгнуть с седла на землю, но он сам погрузился до подмышек, и если бы не распростер рук, то погрузился бы по шею. Это неожиданное происшествие заставило остановиться тех, кто шел полем, чтобы подумать, как тут помочь. Поэт, который всегда выходил из положения, остановил потихоньку свою лошадь и заставил ее пятиться до сухого места. Возчики, видя столько людей, из которых у каждого было по ружью за спиной и по шпаге у пояса, повернули без всякого шума назад, из боязни быть битыми, и поехали другой дорогой.

Настало время подумать об устранении всего этого беспорядка: говорили, что надо начинать с Раготена и его лошади, потому что они в большой опасности. Олив и Ранкюн бросились исполнить свой долг; но когда они хотели приблизиться к ним, то сами увязли по пояс, и еще бы глубже погрузли, если бы вздумали итти дальше; а попробовав во многих местах и не найдя твердого места, Ранкюн, который во время путешествия всегда оставался самим собою, сказал совершенно серьезно, что нет другого средства высвободить из опасности, в какой тот находился, как найти верёвку на повозке (ведь все равно ее надо разгружать) и, накинув на шею, вытащить его лошадьми, а лошадей для этого вывести на большую дорогу.

Это предложение заставило всех смеяться, кроме Раготена, который был в таком же страхе, как тогда, когда Ранкюн хотел ему разрезать на лице шляпу, в какой он завяз. Но извозчик, который смело вытащил своих лошадей, вытащил и Раготена: он подошел к нему и различными приемами вытащил и его, а потом отвел в поле к комедианткам, которые не могли удержаться от Смеха, видя его в таком прекрасном костюме; однако они сдерживались как могли. Между тем извозчик вернулся к своей лошади, которая была достаточно сильной, чтобы с небольшой помощью выбраться, и пошла к другим лошадям, а потом Олив, Ранкюн и тот же извозчик, все измазанные в грязи, разгрузили повозку, вытащили ее и опять нагрузили.

Лошадей опять впрягли, и они вывезли ее с этой дурной дороги. Раготен с трудом взобрался на свою лошадь, потому что вся сбруя на ней была оборвана; но Анжелика не хотела садиться позади него, чтобы не испачкать своего платья. Каверн сказала, что она лучше пойдет пешком, Этуаль тоже, и Дестен сопровождал их до «Зеленых Дубов», первой гостиницы по манской дороге в предместьи Монфора, где они остановились, не решаясь въезжать в город в таком страшном беспорядке.

После того как те, кто поработал, выпили, они остаток дня сушили свое платье, вынув сначала из сундуков и надев другое: потому что каждый из них получил в подарок от манского дворянства по платью.[376] Комедиантки слегка поужинали, так как устали, идя дорогой пешком, и принуждены были пораньше лечь спать. Комедианты же легли не прежде, чем хорошо поужинав. Когда и те и другие были в первом сне, около одиннадцати часов ночи, — несколько всадников постучалось в ворота гостиницы. Хозяин отвечал, что его гостиница полна и что теперь неурочный час. Но те стали стучать еще сильней и грозили выломать ворота. Дестен, у которого всегда в голове был Салдань, подумал, что это он приехал силой увезти Этуаль; но, глянув в окно, он увидел при свете луны человека со связанными позади руками и сообщил об этом потихоньку своим товарищам, которые тоже могли хорошо встретить Салданя. Но Раготен сказал довольно громко, что это господин Раппиньер, который захватил какого-нибудь вора, когда тот вышел, промышлять. Они еще более уверились в этом мнении, когда услыхали, как хозяину приказывали открыть именем короля.

— Но какого дьявола, — говорил Ранкюн, — не отведут его в Манс, или в Бомон-ле-Виконт или, куда еще лучше, во Френей?[377] — потому что, хотя это предместье и Менской провинции, но в нем нет тюрьмы. Тут есть какая-то тайна.