Только что она кончила свою краткую повесть, как и родила благополучно мальчика, которого мой отец принял в свой плащ. Он исполнил обязанности повивальной бабки настолько хорошо, как только мог, а девушка просила его поскорее унести маленькое создание, позаботиться о нем и не позже чем через два дня повидать одного старого священника, которого ему назвала и который должен ему дать денег и все необходимые приказания о воспитании ее ребенка. При слове «деньги» отец, имевший скупую душу, хотел распустить свое красноречие ездового, но она не дала ему времени: она сунула ему в руки перстень, как знак для священника, которому он должен был сообщить о ней, завернула ребенка в свой шейный платок и отослала его с большой поспешностью, хотя он и не хотел ее оставить в том положении, в каком она была.
Я думаю, что она с большим трудом добралась до дому. Что же касается моего отца, то он вернулся в свою деревню, отдал ребенка жене и не забыл спустя два дня разыскать старика-священника и предъявить ему перстень. Отец узнал от него, что мать ребенка — девушка из очень хорошего и очень богатого дома, что она любит одного знатного шотландца, который отправился в Ирландию набирать войска на королевскую службу,[137]
и что этот знатный чужестранец обещал на ней жениться. Священник, кроме того, сказал ему, что от преждевременных родов она так заболела, что сомневаются, выздоровеет ли, и что в этой крайней опасности она все открыла своим родителям, которые, вместо того чтобы разгневаться, сожалели о ней, потому что она была их единственной дочерью, — и что вся эта история осталась никому неизвестной в доме; и затем он уверил моего отца, что если он позаботится о дитяти и сохранит все это в тайне, его счастье будет устроено. Потом он дал ему пятьдесят экю и небольшой сверток со всем необходимым платьем для ребенка.Предварительно хорошо пообедав у священника, отец вернулся в свою деревню. Меня отдали кормилице, а мое место дома занял чужой ребенок.
Через месяц вернулся тот самый шотландский вельможа и, найдя свою возлюбленную в столь плохом состоянии, что она едва ли бы выжила, обвенчался с ней за день перед тем, как ей умереть, и таким образом стал сразу и вдовцом и мужем. Два-три дня спустя он приехал в нашу деревню с родителями своей жены. Плач возобновился, и ребенка чуть не задушили поцелуями. Мой отец был предметом щедрости шотландского вельможи; дедушка и бабушка ребенка тоже не забыли его. Они вернулись в Париж столь довольные заботами моих родителей о внуке, что не хотели еще брать его в Париж, так как, по неизвестным мне причинам, брак должен был остаться в секрете.
Лишь только я стал ходить, мой отец взял меня домой, чтобы составить компанию молодому графу Гларису (он носил имя своего отца). Ненависть, какую, как рассказывают, питали друг к другу Иаков и Исайя[138]
от самого чрева матери, не могла быть больше той, которая существовала между молодым графом и мною. Мои родители нежно любили его, а ко мне питали отвращение, хотя я подавал надежду, что со временем стану порядочным человеком, чего не подавал Гларис. В нем ничего не было особенного; что же касается меня, то я казался тем, чем не был, и походил более на графского сына, чем на сына Гаригеса. В конце концов из меня получился только злосчастный комедиант: без сомнения, счастье вздумало отомстить природе, которая хотела сделать из меня что-то без его согласия, или, если угодно, природа захотела украсить дарованиями то, что было ненавистно счастью.