Комики мирового экрана

Может показаться, что это тот случай, когда, интересно сыграв одну роль, артист в последующих фильмах начинает повторяться. Ведь с некоторых пор у персонажа Никулина появилось даже постоянное имя. Зовут его Балбес, а крестным отцом следует считать режиссера Леонида Гайдая, который в 1961 году сделал короткометражный фильм «Пес Баброс и необычный кросс» с участием артистов Евгения Моргунова (Бывалый), Георгия Вицина (Трус) и Юрия Никулина (Балбес). Трое браконьеров — героев этой маленькой ленты в результате ужасных злоключений едва не лишились жизни, но все же — оборванные, грязные, оглушенные взрывом — уцелели и вскоре перекочевали в другую короткометражку Гайдая «Самогонщики», затем — в картину режиссера Эльдара Рязанова «Дайте жалобную книгу» и снова к Гайдаю в «Операцию «Ы».

Значит, в советской кинокомедии появились три постоянных персонажа. Род занятий их может меняться (в фильме «Дайте жалобную книгу» Трус, Балбес и Бывалый превратились, например, в продавцов, а в «Операции «Ы» снова стали тунеядцами), но прозвища, полученные ими при рождении, остаются неизменными, так же как их характеры. Трус никогда, видимо, не станет храбрым, а Балбес умным. Тем не менее, играя одних и тех же героев, актеры вовсе не повторяются .

Чем чаще видим мы на экране Юрия Никулина, тем больше загадок он нам задает, тем необъяснимей и противоречивей кажутся нам чувства, вызываемые его игрой. Он беспредельно серьезен в роли Балбеса: а в зале хохочут — уж очень забавны его фигура, его походка, его лицо. Но, когда в фильмах «Ко мне, Мухтар!» и «Когда деревья были большими» артист хочет, чтобы люди думали, грустили и волновались вместе с ним, мы перестаем смеяться и над фигурой, и над походкой, потому что видим его глаза. Это просто и непостижимо, как всякое настоящее искусство. И все-таки всегда хочется понять, как это делается.

Когда в цирке иллюзионист ошарашивает нас каскадом удивительных превращений, нам всегда любопытно, каким образом платок, только что разрезанный на мелкие части, стал целым, куда исчез шарик (уж не проглочен же он на самом деле?), и почему вдруг из пустого чемодана выпорхнула птица. Дай нам волю — мы в минуту распотрошим хитрое хозяйство фокусника, чтобы обнаружить второе дно у его чемодана, запасной платок, запрятанный в рукав, или какие-нибудь другие секреты.

А секреты искусства? Откуда берется у Юрия Никулина эта серьезность, когда он смешит? И почему нам так смешно, даже когда он просто молчит, просто ходит, просто существует на экране?

Конечно, эти секреты во многом чисто профессиональные. У Юрия Никулина есть преимущество, которого лишены другие киноактеры: работа в цирке. Цирк — с его традициями, складывавшимися веками, с репризами и сценками, которые остаются неизменными в течение долгого времени, с его публикой, реакция которой мгновенно сигнализирует артисту любую неточность, любую фальшь, — научил, Никулина точности, филигранности. Он знает цену паузе, интонации, жесту, он понимает, что одна и та же реплика может пройти незамеченной, а может показаться очень смешной, если произнести ее чуть тише... или, наоборот, чуть громче... или чуть медленнее. Поэтому Юрий Никулин почти не знает промахов: цель, которую он перед собой ставит, и конечный результат чаще всего совпадают.

Однако сейчас хочется говорить не столько о чисто профессиональных секретах мастерства, сколько о том особом никулинском обаянии, благодаря которому артист мгновенно завоевывает симпатии зрителей. Вот они стоят перед глазами, персонажи Юрия Никулина — долговязые пьяницы, бродяги с печальными глазами, нелепые, странные люди. Отчего мы смеемся, увидев их на экране?

Пожалуй, причина — в той огромной искренности, какую вкладывает Никулин в любую банальность, сказанную его героем, в любой его жест и поступок.

В фильме Рязанова «Дайте жалобную книгу» есть такой эпизод. В ресторане под фикусом и плюшевыми занавесками кутят Бывалый, Трус и Балбес. Трус, поддев вилкой селедку, запевает, перефразируя известную песенку:

Рыбка, рыбка, где твоя улыбка,

Полная задора и огня...

Мы видим лицо Никулина. Он слушает Вицина вдумчиво, молчаливо, словно не замечая очевидной бессмыслицы этой песни. А потом с некоторой даже грустью (его, видимо, растрогала судьба рыбки) говорит:

— Спиши слова.

НЕПОДДАЮЩИЕСЯ

КОГДА ДЕРЕВЬЯ БЫЛИ БОЛЬШИМИ

И мы смеемся от неожиданности, потому что наша оценка только что пропетых куплетов вступает в веселое противоречие с искренней и серьезной растроганностью Балбеса.