Комиссар госбезопасности

Стышко и к этому был готов. Он воспользовался в разговоре самым малым из того, что приготовил тщательно, без задоринки.

— Я с вами знаком, — возразил он приподнято. — Каждый день вы улыбаетесь всей нашей эскадрилье. У Никифора Саввича на столе ваша фотография.

Она скромно потупилась и промолчала.

— Нам сюда, — взял он ее под руку, сворачивая к подъезду трехэтажного, с виду самого обыкновенного дома. Они прошли по коридору мимо множества дверей.

— Прошу вас, — привычно открыл дверь Василий Макарович.

Настороженно оглядываясь, Савельева вошла в кабинет. Василий Макарович снял фуражку и направился к столу.

— Куда вы меня привели? — взволнованно спросила Римма, увидев, что «сослуживец» ее мужа уверенно садится за стол и тянется рукой к телефону.

— В особый отдел, — как о чем-то обычном, сообщил Василий Макарович и, не обращая внимания на испуганное: «Зачем?» — добавил: — Вы уж извините, но обстоятельства государственной важности вынудили меня стать летчиком. Я — сотрудник особого отдела округа.

Глаза у Риммы округлились, маленький рот по-детски приоткрылся — она чуяла настигшую ее страшную беду, но не совсем осознавала сейчас, что к чему, и ошарашенно смотрела на оперработника.

— Пожалуйста, садитесь и расскажите, каким образом начиналась ваша связь с иностранной разведкой? — предложил Стышко мягким, несколько покровительственным тоном.

— С разведкой?! Иностранной?! — чуть ли не выкрикнула Савельева, подавшись к столу, и обреченно застыла, увидя в руке оперработника несколько фотографий. Она впилась в них взором, и у нее истерично вырвалось: — Мерзавцы!

Не произнеси Римма этого слова, Стышко еще помедлил, бы заводить разговор о фотографиях. Но тут он выложил их на стол, взял первую, попавшуюся под руку, протянул Римме.

— Кто этот человек? Расскажите обо всем, что вас связывает с ним.

Римма онемела. Ее пунцовый рот исказился, и в ту же секунду она схватила фотографии, начала их рвать. Обрывки выскальзывали из ее рук, разлетались в стороны, под стол, к ногам оперработника.

— Где вы взяли эту гадость? — еле выговорила Римма, нервически расстегивая верхнюю пуговицу кружевной кофточки.

— Вы сядьте, успокойтесь, — посоветовал Василий Макарович, успев отметить про себя, каким точным и пробивным оказался расчет Михеева: Савельева толком не разглядела снимки, приняв их за те, которыми Осин недавно так здорово напугал ее. Достав из стола новые, точно такие же снимки, Стышко произнес с укором: — Я не вижу в них ничего гадкого. Вот вы идете со знакомым по аллее, здесь с ним же сидите на скамейке, рассматриваете фотографии, тут вы в Бровцах выходите из машины, вместе направляетесь в дом… Кто же этот человек?

Савельева повернула снимки к себе, озадаченно взглянула на чекиста, разложила фотографии в ряд.

— Ах вот в чем дело, — как будто бы только что догадался Василий Макарович. — Вы имели в виду снимки, которые однажды ужасно огорчили вас. Те в самом деле гадкие, мерзкие.

Савельева стыдливо поморщилась, невидящими глазами уставилась в стол. Тихо сказала:

— Я действительно приняла их за другие… Подумала: значит, выполнили угрозу, послали снимки вам, мужу. Боже мой!

— Вы понимаете, для чего они сделаны? Знаете этих людей, их преступные цели и, разумеется, свою роль в их делах? Так рассказывайте чистосердечно, что вы медлите?

…Стышко слушал, ни разу не перебив и ни о чем не переспросив Римму, записывал показания сосредоточенно и быстро.

Римма начала с того, как в январе познакомилась с Осиным в купе вагона, возвращаясь от мужа из Львова в Киев. При этом она говорила предельно откровенно, не скрывая того, что подумалось ей в тот момент, когда увидела Осина впервые: «Интересный, обходительный, завидного телосложения, словом, красив, как киноартист».

Она рассказывала сбивчиво, как будто стремилась выбрать главное, что могло прежде всего интересовать чекистов.

Василий Макарович был частично осведомлен о том, где встречались Савельева с Осиным, и вовсе не это его интересовало. Он ждал, когда Римма сама подойдет к самому важному: к подробностям ее вербовки врагом.