Комиссар госбезопасности

Оброненная сыном фраза почему-то привязчиво не оставляла Михеева и пока он спускался с третьего этажа по лестнице, и после, когда уже рядом с шофером Капитонычем ехал в машине. На ум пришли прочитанные недавно слова Дзержинского, адресованные жене, где речь шла о воспитании сына:

«Не тепличным цветком должен стать Ясь. Он должен… в жизни быть способным к борьбе во имя правды, во имя идеи».

Непоследовательно, лоскутками всплыли в памяти Михеева эпизоды его неуютного детства, скрашенного лишь прелестями таежного леса.

Вырос он на станции Пермилово Северной железной дороги, что на Архангельщине. Рано схоронил отца, в шестнадцать лет, не закончив школы, пошел рабочим на лесозавод, где его вскоре избрали секретарем комсомольской ячейки. Работал и учился на рабфаке. А через два года навсегда расстался с родным домом, добровольцем ушел в армию.

Сейчас Анатолию Николаевичу почему-то вдруг вспомнилась мелководная и петлястая речушка в километре от Пермилово, на которую он с малых лет бегал рыбачить. До сих пор с памятной радостью возвращался домой, ставил на лавку блюдо и неторопливо выкладывал в него из кошелки гладких красноперых язей и голавликов, говорил матери: «Ты всю вари, мам, и пожарь, ужо я еще схожу» или «Дяде Семену отнесла б малость, хворает… Хлебца бы чуток, на него язик моментом берет». А с хлебом было худо, считай, совсем не было хлеба в ту голодную пору начала двадцатых годов.

Но больше всего мальчонка любил лес. С него теперь начинались все светлые воспоминания о детстве, связанные одновременно с бабушкой Аленой, неугомонной, спорой на любое дело труженицей. От нее он научился различать грибы и понимать, какой для чего способней: на варку, на сушку или соление. Приноровился собирать морошку, голубель, чернику самодельными грабельками, похожими на большую ложку с прорезями, только подцепи стебельки снизу, разом чесани и ссыпай пригоршню ягод в туесок. «Молодец!» — бывало, хвалит бабушка Алена. И руки чистые, только губы от пробы синие.

До удивительного отчетливо сохранились в памяти отдельные моменты. Вот он сидит с бабушкой Аленой на бугорке возле родника, та подает ему крынку и раскладывает на тряпицу корявыми, узловатыми пальцами ячменные шаньги, вареную картошку, луковицу, соль, велит ему есть, а сама, прожевав ломоть и запив молоком, причмокивая, достает из кошелки надранную загодя бересту, свой маленький остроносый ножичек, ловко отсекает им продолговатые берестяные дольки, вырезает в них по краям косые пазы, незаметно соединяет их, пробует крепость и говорит:

— Теперь донышко сделаем и крышечку с хвостиком — почитай, табакерка готова.

У нее были припасены из дома и овальные дощечки для донышек, и полоска черной кожи, которой хватит не на один десяток «хвостиков» для крышек табакерок. Бабушка работала руками, словно вязала, проворно, успевая и есть, и нахваливать лес, деревья, особенно упругую и прочную березу, самую желанную и богатющую из всех других деревьев, у которой и сок сладок, деготь мазок и кора для поделок годна, тут тебе «туесок и лукошко, полезай в окошко». Бабушка любит приговаривать, а сама объясняет внуку тонкости ремесла.

А еще они отправлялись на озеро, срезали тонкий и гибкий лозняк, по две необхватные вязанки приносили каждый домой. Вечерами бабушка Алена с дочерью, матерью Анатолия, плели корзины. Работы хватало и ему: счищал с лозы тонкую зеленую кожицу, обнажая волглую белизну прутка. Понемногу Толя и сам приспособился плести корзины, узорчатые, с такой выдумкой, что даже бабушка Алена всплескивала руками, восхищалась: «Молодец, внучек, схватчиво умом владеешь, узор хитер».

В первую зиму после смерти отца Толя с матерью и бабушкой срядились в артель лес рубить. Тяжело пришлось, когда мороз окреп, снега богато навалило. От удара топор звенел, на сторону скакал, а сверху, с ветвей, ошметки снеговые на голову сыпались, за шиворот набивались. Бабушка бодрит внука, напевно смешинку подпускает: «Не пужай Толю, соснина, помогутней наш детина, ты мальчонке покорись и макушкой поклонись». Когда домой с подряда возвращались, заработки подытожив, бабушка посулила внуку: «Чую, не по годам у тебя, Николаич, отчество к имени приладится».

Потом объявился в доме помощник-мужчина, отчим Кузьма Петрович, слесарь железнодорожных мастерских, который, правда, поначалу не проявил домашнего старания, любил посидеть на лавочке возле дома, пока однажды не получил выговор от бабушки Алены, не выдержавшей пустого времяпровождения новоявленного зятя, в глаза ему бухнула: «Пошто маешься снаружи дома-тё? От людей срамотища. Михеевы сроду об завалинку штаны не терли. Полезайте лучше с глаз долой на печку».