Комиссарша

Решает миг, но предрешает час,
Три дня, неделя, месяцы и годы,
Художник в миге – взрыв в жерле природы,
Просветный взор вовнутрь господних глаз…

Аплодисменты дамочек, возгласы шарман, браво, бис, охи, ахи, закатывание глаз…

– Это и есть ваша культура? – прошептала мне Мария.

– Это больше ваша культура, – так же шёпотом ответил я, – что-то среднее между Серебряным веком и пролетарской культурой.

– А что такое Серебряный век? – спросила Мария.

– Потом расскажу, послушай Цветаеву, от неё все женщины млеют, – шепнул я девушке.

Ночи без любимого – и ночи
С нелюбимым, и большие звёзды
Над горячей головой, и руки,
Простирающиеся к Тому —
Кто от века не был – и не будет,
Кто не может быть – и должен быть…
И слеза ребёнка по герою,
И слеза героя по ребёнку,
И большие каменные горы
На груди того, кто должен – вниз…

Я удивился, когда увидел аплодирующую Марию.

– Тебе понравилось? – удивился я.

– Очень, – сказала она.

– Как это могло вам понравиться, – не унимался я, – это же не стихи, это…

– А-а, что вы понимаете, – махнула на меня рукой девушка.

– Здравствуйте, – подумал я, воспитанный на стихах Пушкина и Лермонтова, – я знаю толк в поэзии и всякие верлибры прошу с поэзией не мешать.

Мы шли вечерним Петроградом в конце зимы. Город жил своей жизнью. Кто-то грабил, кого-то грабили, кто-то читал стихи, кто-то рождался, кто-то умирал, кто-то плакал, кто-то смеялся.

На третьем этаже бывшего доходного дома раскрылось окно, из окна вылетела на мостовую пустая бутылка и разбилась, и задорный девичий голос пропел под гармошку:

Мама платьице мне сшила
И сказала: «Не марай!»
А ребята-хулиганы
Утащили за сарай.

Глава 27

Я никогда не встречал таких людей, как Мария. Она впитывала всё, как губка. Это была уже не та чекистка с пылающим взором, а взрослая, знающая себе цену женщина, которая остановит лошадь на скаку одним только взглядом и этим же взглядом обезоружит всадника.

В нашей профессии очень хорошо, когда женщина может вскружить голову любому мужчине, но это и очень плохо, потому что такая женщина бросается всем в глаза.

Иметь такого способного напарника это счастье, а иметь напарника, который засветит тебя везде, это уже несчастье.

И третье. Ни в коем случае нельзя иметь каких-либо личных отношений со своим напарником, чтобы эти личные отношения не повлияли на то дело, которым мы занимаемся. Поэтому я и не воспринимаю Марию как женщину, а воспринимаю как чекистку, которая поставлена мне за спину контролёром соблюдения мною революционной нравственности. По-моему, она такого же мнения в отношении моей персоны, хотя тёплые нотки иногда прорываются, но я их ликвидирую холодным отношением.

Чем дальше я обучаю Марию, тем тревожнее становится у меня на душе. Она требует, чтобы я рассказывал все подробности предстоящих операций, чтобы она могла определить, не замышляю ли я чего-нибудь контрреволюционного.

Прямо как комиссар в Красной Армии, где командир и шага не может ступить без одобрения комиссара. Комиссарша. Чувствует моя душа, что она допрыгается. Ещё одна попытка потребовать от меня отчёта о том, где я был, с кем встречался и о чем говорил, я ей дам такую отповедь, которая отобьёт охоту задавать такие вопросы.

Кто она такая, чтобы я перед ней отчитывался? Я и перед женой отчитываться не буду. Всё должно быть на полном доверии. И вообще, кто у нас командир? Я!

– Завтра едем в Москву, – поставил я задачу

– Хорошо, а зачем? – спросила Мария.

– Мне нужно проведать своих родителей и тебя познакомить с ними, – сказал я.

– А зачем меня знакомить с ними? – смутилась Мария.

– Чтобы они знали, кто мне будет стрелять в спину, – злорадствовал я.

– Может, ты ещё скажешь им, что я ведьма? – возмутилась девушка.

– Обязательно скажу, что ты дочь самого Дзержинского, – не унимался я.

– Замолчи, – топнула ногой Мария, – ты вымотал все мои нервы.

– То ли ещё будет, – пообещал я.

Путешествие из Петербурга в Москву длилось почти сутки. Наши мандаты, словно волшебные палочки, выписали нам литеры в вагон первого класса и до Москвы мы доехали без приключений.

Мои родители встретили меня со всей теплотой, которая может быть только у родителей. Они не знали перипетий моей петербургской жизни, об отсидках в тюрьме, о ВЧК. Марию они сразу стали называть Машенькой и относились к ней как к своей дочке, которая приехала к ним на каникулы из пансиона.

– Доня, нам так нравится твоя Машенька, – прошептала мне мама, – я знала, что у тебя есть вкус и ты знаешь толк в женщинах. Вы будете как оформлять свои отношения или, так и будете жить в гражданских отношениях?