Комиссарша

Мария не нашла, что же мне ответить. Похоже, что ей придётся не один раз ездить в Париж на свидание с товарищем из Центра, а тому связываться со своим руководством и получать инструкции. Пока туда-сюда будут ходить шифровки, с моими родителями ничего не случится. Хотя я очень беспокоюсь о них, потому что большевики ввели систему заложников из членов семей специалистов, принимаемых ими на службу и не жалели никого, если человек отказывался им служить. И мои родители тоже заложники. Как вы думаете, что бы ответили мои родители, если бы я спросил у них совета, возвращаться мне в Россию или нет? Они бы ответили мне утвердительно согласованным в нашей семье словом, которое категорически запрещает возвращение.

Глава 38

Наконец, и мы с Александром Васильевичем нашли возможность выехать в Париж развеяться. Бесцельное шатание с разинутым ртом по улицам не в наших правилах. Мы едем с конкретными делами в то или иное место, да и Париж не то место, где нужно раскрывать рот. Как и везде, раскроешь рот и поминай как звали свои часы или с кошельком расстанься.

С кошельками мы расставаться не собирались, потому что мой браунинг был всегда при себе, а стрелять я умею, хотя пистолет лучше использовать для утяжеления руки при ударе или оказания психологического воздействия на противника.

Два солидных человека, одетых так же, как и абсолютное большинство парижан среднего слоя, не привлекают к себе какого-то пристального внимания. Люди как люди. Мы сели за столик в кафе на той же площади, где проходила встреча Марии со связником или с резидентом ВЧК, и заказали себе по рюмочке коньяка и по чашечке кофе. Я рассказал Александру Васильевичу о содержании последнего разговора с Марией и о попытке её вербовке меня для работы в ВЧК.

– А вы уверены, Дон Николаевич, что это была вербовочная беседа, – спросил меня полковник, – не нагнетаете ли вы страсти, будучи неравнодушным к этой женщине. ВЧК могла вас не выпустить за границу без согласия работать на них. Вы так не считаете?

– Стараюсь быть объективным, Александр Васильевич, – ответил я, – в принципе, я практически дал своё согласие Дзержинскому, пусть оно вынужденное, как выбор одного из двух неприемлемых предложений, я даже ходил по улице в чекистской форме и у меня в кармане лежит браунинг, выданный с чекистского оружейного склада. Но сейчас мне конкретно сказано, что мне оказано доверие и я должен официально оформить отношения с органами безопасности советской республики.

– Хорошо вы все изложили, Дон Николаевич, а сами-то что думаете по этому вопросу, – спросил Борисов, – или ждёте моей оценки? Так я в России давно уже не был и не представляю себе, кто эти чекисты и на что они способны. Я уж, голубчик, полагаюсь на вас, как на специалиста по этому вопросу с чекистским браунингом в кармане.

Александру Васильевичу палец в рот класть нельзя, откусит. Из кадетов, Александровское военное училище, а там закалка такая, что люди, бывшие там, за словом в карман не лезут, да и все невзгоды свои преподносят с юмором, помогающим эти невзгоды преодолеть. А, кроме того, военные люди любят, когда после изложения событий даётся их оценка и предложения по дальнейшим действиям. Не зря он мне напомнил о моём браунинге и назвал специалистом по новой России.

– Знаете, Александр Васильевич, – начал я издалека, – я много думал о том, кто мы с вами и о нашем отношении к России. Мы – русские и наше отношение к России-матушке понятно. Но вот как быть с отношением к новой России? Вы намедни говорили мне, что Белое движение проиграло и возврата к прошлому не будет. А как же мы? Мы что, не русские? Лично я не вижу иного для себя пути кроме служения России. Но какой России? Какой будет Россия? Я этого не знаю и не знаю, что мне делать, полагая услышать и ваше мнение по этому вопросу.

– Да, Дон Николаевич, задали вы мне задачку, – усмехнулся полковник, – как это у Грибоедова: «служить бы рад, прислуживаться тошно». А вы не думаете, что пролетариат будет использовать нас в качестве прислуги? Сам будет с портфелем ходить и живот себе растить, а нас в чиновники четырнадцатого класса, коллежскими регистраторами бумажки переписывать.

– Они все классы поуничтожали, – улыбнулся я.

– Это вы зря говорите, – Борисов проявил свою осведомлённость, – два класса у них есть, пролетарии и трудовое крестьянство, а мы в буржуях, в прослойке, которая должна быть перемолота этими двумя классами, вот это и есть главное, что меня отталкивает от них. А посмотрите на евреев в большевистском руководстве, иностранцев и инородцев? С евреями и инородцами я соглашусь, это наши люди и хорошо, что все предубеждения к ним будут уничтожены, а вот иностранные революционеры у нас что делают? Да и какие они революционеры? А преступный элемент во власти? Вы думаете, классово-близкий уголовник лучше классово-чуждого специалиста? Лично по мне, так я подожду, когда начнётся вменяемая политика Советской власти, а пока буду помогать вам в том, что не противоречит моим принципам, если вы вдруг примете предложение ВЧК.